Читать интересную книгу Весы - Дон Делило

«Где же все люди?» — старательно подумала Марина по-английски.

Бейтман рассказал о группе под названием «Директорат кубинских студентов». Она собиралась в магазине одежды через несколько домов от бара «Гавана». Конфиденциальный источник С-172 однажды зашел туда и побеседовал с парнем по имени Карлос, лет тридцати, с блестящими волосами и в темных очках.

Он взял свой старый устав морской пехоты, чтобы как-то дать понять, кто он и что умеет. Через минуту они уже говорили о мостах, подрыве мостов, закладывании пороховых зарядов, приготовлении самодельной взрывчатки, самодельном оружии.

Но Карлос, видимо, не слишком стремился рассказать ему, как вступить в антикастровскую группу. Не хотел отзываться на стремление Ли вступить в организацию, не принял даже денежный взнос. Опасался посторонних. Так прямо и сказал. Сейчас время осторожности.

Тем не менее они приятно побеседовали. Ли оставил свой устав в качестве жеста доброй воли и обещал вернуться. В дверях они обменялись рукопожатием.

И что же? Спустя четыре дня Ли стоял на Канал-стрит со своим плакатом «Viva Fidel» и раздавал листовки в защиту Кастро. Мимо проходил Карлос с двумя своими друзьями. Ли заметил, как тот внимательно пригляделся, вспоминая.

Карлос подошел к нему с угрожающим видом, снимая очки. Ли скрестил руки на груди и улыбнулся. Он не хотел драться с Карлосом. Тот ему нравился. У Карлоса была эта латиноамериканская черта — он умел сразу понравиться.

— В общем, Карлос, если хочешь меня ударить — бей.

Он стоял, скрестив руки и мило улыбаясь. Собралась небольшая толпа и оттеснила Ли ко входу в «Уолгрин». Один из друзей Карлоса вырвал несколько листовок из кулака Ли и подбросил в воздух. Из-за этого на обочине случилась потасовка. Подъехала полицейская машина, затем вторая, и вскоре все они шли по песчаной парковке первого отделения полицейского участка на Норт-Рампарт.

Ли потребовал, чтобы вызвали агента Бейтмана из ФБР.

Через полчаса Бейтман вошел в комнату для допросов — руки протянуты ладонями вверх, во всем облике сквозит напряжение.

— Они хотели знать, сколько членов в моем филиале «Справедливости для Кубы», — сказал Ли.

— И что вы ответили?

— Тридцать пять.

— Прекрасно. Но при чем же здесь я?

— Если я не покажу им, что имею отношение к органам правопорядка, то что они со мной могут сделать?

— Вы же всего лишь нарушили спокойствие. Так сказать, устроили беспорядок.

— Ну так вытащите меня.

— Я не могу.

— Это несправедливо. Что меня арестовали.

— Вы сами себя подставили, а если я вас вытащу, то все раскроется. Достаточно уже того, что вы назвали мое имя. Вас не спросили, почему вы меня вызвали?

— Меня спросили про Карла Маркса. Я ответил, что на самом деле Карл Маркс был социалистом, а не коммунистом.

— Я глубоко разочарован, Ли.

— Ну не мог же я дать себя упрятать. У меня жена и ребенок.

— Вам грозит всего лишь одна ночь.

— Я должен был показать им, что некто знает обо мне. Некий авторитет.

— Это просто нарушение спокойствия. Рассказывайте им как можно меньше. Пусть думают, будто вы всего лишь провинциальный парень с политическими идеалами.

— Я сказал, что я лютеранин.

— Блестяще, — ехидно отозвался Бейтман.

Его сфотографировали в фас, в профиль и в полный рост, сняли отпечатки пальцев и ладоней. Велели спустить штаны и нагнуться. Потом, сидя в камере, он представлял, как будет выглядеть на этих фото — важным, с залысинами. Слушал пьяниц и истериков. К ночи привели еще людей. Скандалиста и танцора. Негра в шляпе из фольги, маленькой монашеской шапке с безделушками, болтающимися по краям.

Троцкий взял свой псевдоним у одесского тюремщика и пронес его через страницы тысячи книг.

Именно Ли сообщил Марине, что ребенок Кеннеди умер этой ночью. Мальчик родился недоношенным, у него были проблемы с дыханием. Марина стояла у окна и плакала. Новость поразила ее чем-то таким, чего она боялась все это время и не выпускала наружу. Сын президента прожил тридцать девять часов. Она плакала из-за Кеннеди, из-за себя и Ли. Разве можно скорбеть о ребенке миссис Кеннеди и не думать о собственном, которого носишь в утробе? Это будущее, и оно предопределено.

Ли отправился в суд. Первое, что бросилось в глаза: часть комнаты покрашена белым, часть — цветом. Он сел прямиком в цветную часть и стал ждать слушания своего дела. Затем признал себя виновным и заплатил десять долларов штрафа. Они с Карлосом пожали друг другу руки и вышли.

Понимаешь, это все не имело значения. Важно другое — собирать сведения, документировать сведения, хранить их для кубинский властей. Как это называется, досье?

За дверями зала суда поджидала команда операторов с телеканала «Дабл-Ю-ДСУ». Они отсняли несколько кадров с Ли. Х. Освальдом для вечерних новостей.

Четыре дня спустя он снова вышел на улицу, раздавать листовки у Международного торгового центра.

Еще через день он отправился на радио, чтобы рассказать о Кубе и о мире вообще.

Билл Стаки, ведущий программы «Пост латиноамериканской прослушки» ожидал увидеть кого-то вроде фолксингера с бородой и грязными ногтями. Освальд же оказался опрятным и чистым молодым человеком, в белой рубашке с галстуком, с отрывным блокнотом под мышкой.

Они сели в студии вместе со звукооператором, записывать интервью, и Стаки сразу же представил Освальда руководителем Новоорлеанского филиала комитета «Справедливость для Кубы». Ли начал:

— Да, как руководитель, я отвечаю за сохранность наших документов и оставляю в тайне имена членов организации, чтобы не привлекать ненужного внимания общественности, поскольку люди этого не желают. Мне, как человеку, получившему образование в Новом Орлеане и воспитанному на идеалах демократии и беспристрастности, совершенно ясно, что права кубинцев на самоопределение более или менее самоочевидны. Видите ли, когда наши праотцы создавали Конституцию, они полагали, что демократия выражается в свободе мнений, в спорах, в поисках истины. В древнейшем праве на жизнь, на свободу, на поиски счастья. И вот мое собственное определение демократии — право меньшинства не быть угнетенными.

Стаки слушал, как он рассказывает о компании «Юнайтед Фрут», о ЦРУ, о коллективизации, феодальной диктатуре в Никарагуа, движении за освобождение нации. Тридцать семь минут, которые Стаки вынужден будет урезать до четырех с половиной для своей пятиминутной передачи. Очень жаль, ведь Освальд говорил умно и внятно, и необычайно ловко выпутывался из трудных ситуаций.

После интервью Стаки пригласил Освальда выпить пива. После чего отослал копию записи в ФБР.

Так все и происходило, такое вот было лето. Однажды Ли принялся бить тараканов лопаткой для оладий — мягкой пластиковой лопаткой, которые всегда есть на распродаже. Он потерял работу. Его уволили за то, что он не работал — вполне уважительная причина. Город сотрясали грозы. В Джексоне, штат Миссисипи, застрелили Медгара Эверса, руководителя местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.[19] Позднее взорвали динамитом баптистскую церковь на Шестнадцатой улице в Бирмингеме, четыре негритянки убиты, двадцать три человека ранены. Однажды Ли гонял тараканов на кухне, небритый, в одежде, которую не менял неделю. На следующий день он в мешковатом советском костюме и узком галстуке, со своим отрывным блокнотом участвовал в радиодебатах на «Карт-бланш на разговоры», еще одной общественной передаче на «Дабл-Ю-ДСУ». На этот раз они заблаговременно выяснили, кто он, и приготовили вопросы о России и дезертирстве, чем застали его врасплох. Он разрабатывал затвор своего «маннлихера». Чистил «маннлихер». Кто-то имеет на него виды. Раскаленные молнии по ночам. Легко предположить, что кто-то наблюдал за ним долгие годы, выстраивал вокруг него события, зная, что время придет.

Какой-то человек, сумасшедший, наверное, дрался с тенью у туалетов «Гаваны».

Иногда Ферри не мог определить, смешно это или грустно. Он рассказал Ли, как однажды пытался усовершенствовать маленькую сигнальную ракету с таймером. Хотел наделать тысячи таких ракет и привязать их к мышам. А потом сбросить с самолета на кубинские тростниковые поля. Его вдохновила картина — пятьдесят тысяч мышей разбегаются по полю, срабатывает таймер, и ракеты загораются. Он хотел стать Ганнибалом мышиного мира, и когда его план отвергли, очень огорчился.

— Во время революции Кастро специально проследил, чтобы сожгли их семейное тростниковое поле, — сказал Ли.

— Послушай меня. Это дело с Уокером далеко в прошлом. Ты должен забыть о нем. Смерть генерала Уокера ничего не значит для Фиделя. Он уже стар. Позавчерашнее дерьмо. Уокера больше никто не слушает. Твой промах убил его вернее, чем прямое попадание. Он повис в неопределенности. Стал обузой. Теперь на нем клеймо — в него стреляли и промазали.