«Все ссылки, – произнёс нарком, – на внутренние перемены в политической жизни украинского народа, разумеется, не могут иметь решающего значения, это мы готовы признать, но именно вследствие отсутствия определённого положения и юридической оформленности интересующих нас вопросов, мы неизбежно должны подойти к ним с практической точки зрения. Только поэтому я позволю себе сослаться на фактические отношения, явившиеся результатом борьбы двух организаций, претендующих на государственную власть на Украине /выделено мной – Ю.Ж./».
«Вопрос, стоящий на очереди, – продолжал опомнившийся и попытавшийся несколько поправить себя Троцкий, – вопрос исторический. Центральные империи, как и другие государства, заинтересованы в определении своего отношения к Украине по существу. Они также заинтересованы в том, чтобы не принимать мнимые величины за действительные. Именно поэтому я должен указать на то, что в некоторых кругах имеется, быть может, тенденция к переоценке силы и значения сепаратистских устремлений, существующих в революционной России…
По мере утверждения власти Советов во всей стране имущие группы переносят свои сепаратистские устремления всё дальше и дальше на окраины… Наиболее яркие проявления сепаратизма замечаются в настоящее время в помещичьих верхах казачества, то есть в тех именно группах, которые в прошлом являлись носителями железного централизма. Если мы на минуту допустим победу этих групп в нынешней России, то для всякого реально мыслящего политика ясно, что они снова станут носителями централизма».
Однако столь отвлечённая оценка ситуации, когда вместо Рады стыдливо упоминалось казачество, никого убедить не могла. Ведь Троцкий вновь вернулся на прежние позиции. Зачем-то добавил: «До тех пор, пока делегация Киевской Рады сохраняет свой мандат, мы не возражаем против её самостоятельного участия в переговорах».8 И породил тем поспешный, пока Троцкий не одумался, ответ Чернина от имени Центральных держав: «У нас нет оснований отказываться от признания украинской делегации или ограничить это признание… В настоящее время мы вынуждены признать Украинскую Народную Республику как свободное, суверенное государство, вполне правомочное вступать в международные отношения». А на следующем пленарном заседании, 3 февраля (21 января) тот же министр иностранных дел Австро-Венгрии с изрядной долей иронии ещё раз бросил Троцкому: «Мы признаём правительство Украинской Рады, следовательно, оно для нас существует».9
Тогда советский нарком и не пытался возражать. Только 9 Февраля (27 января) наконец произнёс то, что следовало сказать во всеуслышание задолго перед тем. «Власть Совета Народных Комиссаров, – сообщил он участникам переговоров новость, – распространяется и на ту территорию, от имени которой говорит правительство (Рады), единственной территорией которого является Брест-Литовск».10
Действительно, и Рада, и её Совет Народных Министров 8 февраля (26 января) бежали из Киева. Через день добрались до Житомира, откуда ненадолго ушли советские войска, но встретили в городе части чехословацкого корпуса, не пожелавшего приютить австро– и германофилов. Тем не менее, представители Рады, не обладавшей властью в пределах хотя бы одного уезда, 9 февраля (27 января) поторопились подписать с делегатами Германии. Австро-Венгрии, Болгарии и Турции мирный договор. Собственный. Сепаратный. Выгодный лишь Берлину и Вене.
Его статья 2-я зафиксировала границу Украины. Только западную – с Австро-Венгрией по линии прежней русско-австрийской до города Тарнограда (ныне Тарногруд, Польша). А далее – почти строго на север до Пружан (ныне Белоруссия) – неизвестно с кем. То ли с Германией, то ли с подконтрольной той Польшей. О северной, восточной и южной границах Украины речи почему-то не было.
Но самой важной статьёй договора стала 7-я, рассматривавшая экономические вопросы. В соответствии с ней Рада обязывалась до 31 июля поставить в Германию и Австро-Венгрию «излишки» своей сельскохозяйственной продукции: 113,5 тысяч тонн зерна, муки, кукурузы, фуража; 3,3 тысячи тонн масла, жира, и сала; 1,8 тысяч тонн растительного масла; 1,2 тысячи тонн рыбы и мясных консервов; 105,5 тысяч голов крупного рогатого скота, 96 тысяч лошадей; 3 тысячи тонн солонины; 75 тысяч ящиков яиц, 67 тысяч тонн сахара.11
Происходившее в Брест-Литовске беспокоило Сталина, вызывало его справедливое возмущение. Днём 10 февраля (28 января), всё ещё не получив сведений о подписании сепаратного мира, он телеграфировал Антонову-Овсеенко, отвечавшему за военные операции на юге:
«Делегация старой Рады получает ложные сведения от бежавшего с поля боя Голубовича о поражении советских войск в Киеве, а наши милые товарищи из Харькова и Киева глубокомысленно молчат, не информируют Троцкого, и тем самым молчанием подтверждают сплетни Голубовича, укрепляя тем самым положение несуществующей Рады… Если они такого сообщения не дадут, немцы не замедлят заключить мир с несуществующей Радой для того, чтобы обеспечить себе вмешательство в дела жизни Украины».12
Надежды Сталина что-либо изменить даже сообщением о полном разгроме националистов оказались тщетными. Троянский конь из Киева уже сделал своё дело. Накануне одним росчерком пера под договором Севрюк развязал руки Германскому Верховному командованию. Большая часть Восточного фронта – к югу от Брест-Литовска – для них перестала существовать. Гинденбург и Людендорф могли, наконец, перебросить боеспособные дивизии на Западный фронт. Готовить, благодаря тому давно задуманное большое наступление во Фландрии, призванное по замыслу привести их к победе. Могли теперь обеспечить и население страны, и армию столь необходимым продовольствием, заодно поддержав и войска Австро-Венгрии. Следовательно, с российской делегацией можно было больше не церемониться. Ультимативно потребовать и заключения мира, и согласия на аннексию как можно большей территории.
Таких же мер потребовал и Вильгельм II. «Троцкий, – указал он 9 февраля, – должен до восьми часов вечера завтрашнего дня. 10-го (об этом доложить в это время сюда, в Хомбург) подписать без проволочек мир на наших условиях с немедленным отказом от Прибалтики до линии Нарва – Псков – Двинск без права на самоопределение… В случае отказа или попыток затяжек и проволочек и прочих отговорок в восемь часов вечера прерываются все переговоры, прекращается перемирие».13 Правда, почти сразу же согласился отсрочить предъявление столь значительных требований.
Волю кайзера, но в несколько смягчённом виде, поручили выразить генералу Гофману. Именно он, а не дипломаты, и объявил – какой должна стать северо-западная граница Российской Республики. Без Польши, Литвы, Курляндии, юга Лифляндии, островов Эзель, Даго, Моон, и без того оккупированных немецкими войсками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});