Читать интересную книгу Сандро из Чегема. Том 3 - Фазиль Искандер

— Ой, дядя Сандро, не знаю, не знаю, — сказал я, но почему-то немного успокоился.

— Зато я знаю, — ответил дядя Сандро, — я передам ему подарок, и он скажет про тебя все, как мы хотим. Но ты против линии не идешь нигде?

— Что вы! Что вы, дядя Сандро!

— Линию никогда не нарушай — остальное ерунда! — сказал дядя Сандро. — Если ты что-то не так написал, мы ему подскажем, что говорить. Например, так: «Этого человека не трогайте, у него в голове не все в порядке, он сам не знает, что пишет».

— Что вы, что вы, дядя Сандро! — испугался я. — Так в сумасшедший дом могут посадить!

— Могут, — согласился дядя Сандро, подумав, — тогда по-другому подскажем. Например, так: «Глуповатый, но правительство любит».

— Это подходит, — сказал я, успокаиваясь от несокрушимой уверенности дяди Сандро, что мир именно такой, каким он его себе представляет.

— Запомни для будущего, — продолжал дядя Сандро, — эта власть крепко сидит, и никто ее сдвинуть не сможет. А некоторые глупые люди об этом думают. Ты знаешь, недалеко от моего дома сапожная мастерская? Шесть жалких сапожников работают там. А кто над ними заведующий? Партийный человек. И он видит все, что они говорят, что они думают и куда поворачивают. Нет, кушать дает. Сам кушает и им дает кушать. Но нарушать линию никому не позволит. И так все проникнуто, все! А некоторые дураки этого не понимают.

Однажды сижу в открытом кафе и пью кофе с коньяком. Отдыхаю. Вдруг подсаживаются ко мне два молодых парня, заказывают кофе и начинают говорить. Но о чем говорят, ты послушай. Один говорит — при демократии мы сделаем то-то и то-то. А другой говорит — нет, при демократии мы сначала то-то не будем делать, а будем делать другое. А этот с ним спорит — нет, при демократии мы сначала будем делать то-то, а другое будем делать потом.

Прямо при мне говорят, не боятся. Думают, наверное, неграмотный абхазский старик, не понимает. Но я лучше их знаю, что такое демократия. Это значит управлять государством, как в заграничных странах. Но я про эти заграничные страны все знаю. Многих встречал, которые там побывали. Там страны маленькие, а дороги хорошие. У нас страна большая, а дороги плохие. И от этого совсем разный марафет управления. Там, если в районе кто-нибудь взбунтовался — трр, дороги хорошие, полиция через час приезжает, всех разгоняет и всех успокаивает. А у нас? В России есть такие места, где от района до областного города пятьсот километров или больше. И вот если в районе взбунтовались, покамест милиция приедет, чего только они не успеют сделать! Клуб сожгут, магазин разобьют, всю водку выпьют. А страна большая, дороги плохие, милиция не успевает. И поэтому такой марафет управления, чтобы люди на местах в испуге сидели. Чтобы, прежде чем бунтовать, они целую неделю между собой советовались: стоит или не стоит! И они так и делают. Один говорит: «Клуб сожгем, магазин разобьем, всю водку выпьем, консервами закусим».

Другой говорит: «Нет, клуб не надо сжигать, лучше прямо магазин разобьем».

А третий говорит: «Нет, клуб надо сжечь, потому что перед людями стыдно. Люди подумают, что из-за водки это сделали».

И пока они так спорят, милиция все узнает, и, хотя дороги плохие, время есть, они успевают приехать.

А эти двое молодых, которые сидят напротив меня, ничего об этом не знают. И все время говорят: демократия, демократия… Тут я наконец не выдержал.

«Дураки, — говорю я им, — глупые несмышленыши. Эту власть Гитлер не смог опрокинуть со своими танками, а вы что сможете со своей болтовней? Только бедные родители ваши страдать будут».

«Ничего, — говорит один из них, — это так кажется, что они сильные, наша возьмет».

Тут я разозлился. Я ему дело говорю, а он мне нагло так в лицо отвечает! И как раз в этот момент в кофейню входит мой знакомый милиционер. «Жора, — кричу ему, — подойди сюда!»

Эти двое оглядываются, видят — подходит милиционер. Побледнели, хоть в гроб клади. Я, конечно, продавать их не собирался. Не в таком доме родился, не такой человек. Но хочу, чтобы дошло до их головы, где живут, как живут. Подходит милиционер и, улыбаясь, говорит: «Здравствуйте, дядя Сандро, что вам надо?»

«Ничего, — говорю, — хотел с тобой по стаканчику выпить».

«Извините, дядя Сандро, — говорит, — но я не могу, я на дежурстве».

«Ну, тогда, — говорю, — прости, Жора, другого дела не имею».

Милиционер отходит, эти ребята немножко оживают, и один из них говорит: «Спасибо, старина, что не продал».

«Я, — говорю, — продавать вас не собирался, потому что не в таком доме родился, не такой человек. Я хотел проучить вас, чтобы глупости не говорили, тем более в кафе. Здесь попадаются старички, которые трясут головой и, кажется, ничего не понимают, потому что одной ногой стоят в могиле, но другой ногой они стоят совсем в другом месте. Так что думайте, прежде чем болтать глупости».

Ничего не сказали, ушли.

Мы с дядей Сандро продолжали прогуливаться по двору. Пока я с трудом осмысливал набросанную им грандиозную схему государственного устройства, мысль его сделала неожиданный скачок на Голду Меир. Он и раньше в разговорах пару раз упоминал о ней с некоторым скрытым раздражением. В самой идее выдвижения женщины во главу государства он, по-видимому, подозревал отдаленное, но чутко уловленное им, как великим тамадой, покушение на принцип мужевластия за абхазским столом. По-видимому, он про себя рассуждал так: сегодня женщину поставили во главе государства, а завтра поставят во главе стола. Это как понять?

— Слушай, — сказал он, — эта старуха Голда Меир все еще управляет Израилем? Она что, совсем с ума сошла? Зачем она русских евреев впускает в свое государство? Что она, не знает — они в России сделали революцию и то же самое могут сделать там?

— Да что вы, дядя Сандро, — сказал я, — ничего они там не сделают. Тогда было совсем другое время.

— Другое время, — повторил дядя Сандро, — ты его из книжек знаешь, а я его хорошо помню. Я лично с Троцким охотился…

— Как так? — удивился я, потому что он об этом мне никогда не рассказывал.

— Да, — сказал дядя Сандро, — в двадцать четвертом году он был в Абхазии. Я тогда попал в один дом, где он гостил, и мы все пошли на охоту. Он очень любил охотиться и был прекрасным стрелком. Он так проворно успевал поворачиваться и стрелять в летящую птицу, что можно было подумать — всю жизнь занимался охотой, а не революцией. Лучше него стрелял только один человек — Лакоба. Троцкий был прекрасным охотником, ученым человеком и лучшим оратором страны. В те времена проводились всесоюзные соревнования ораторов, и он каждый год брал первое место. И все-таки он был глупым человеком. Почему? Отвечаю.

Двадцать четвертый год. Великий Ленин умирает. А Троцкий сидит в Абхазии и охотится. Вождь умер, а он сидит в Абхазии и охотится. Ленин умер, поезжай в Москву, постой у гроба как близкий человек, может, сумеешь кусок власти оторвать от Большеусого, а он сидит в Абхазии и охотится. А потом, когда Большеусый все захватил, он приезжает в Москву и спорит с ним. Разве это умный человек? Но стрелок он был прекрасный, лучше него только Лакоба стрелял… А с другой стороны если посмотреть: хороши стрелки! Одного Берия отравил, а другого человек Большеусого ломом угробил. Если ты уж такой стрелок, так знай, куда стрелять…

На этой ворчливой интонации наша беседа с дядей Сандро была прервана. Нас позвали к столу. Стол был накрыт прямо на дворе. Я столько раз описывал абхазские столы, что мне прямо совестно возвращаться к этому. Читатель может подумать, что я какой-то обжора. Нет, я, конечно, любил поесть и выпить, но с годами уходит аппетит к застолью да и к шуткам тоже. Одним словом, стол был прекрасный, и я только бегло опишу то, что было на столе, никак не обнажая своего личного отношения к яствам.

Главное блюдо — молодая козлятина — дымилась на нескольких тарелках. Свежая мамалыга, копченый сыр, фасоль, сациви, жареные куры, зелень (зеленый лук — амурная стрела вегетарианца) — все это теснилось на столе. Как видите, ни малейшего гастрономического восторга.

Абесаломон Нартович был посажен в середину стола, направо от себя он посадил космонавта, а налево дядю Сандро. Может быть, он все еще настаивал на демонстрации высших достижений нашего прошлого и настоящего. А возможно, он без слов старался нам внушить, что сам преемник идей дяди Сандро, а космонавт отпочковался от его собственных идей. Расселись и мы.

Дядя Сандро был избран тамадой. Но я не буду описывать, как он вел застолье. По-видимому, это вообще не поддается описанию. На протяжении всего романа я избегал такого рода сцен, тем самым создавая в воображении читателя мифический образ великого тамады, который только и соответствует величию лучшего дирижера кавказского застолья. В этом деле он божество, а пытаясь зафиксировать реальность божества, мы неизменно ослабляем его божественную реальность. Бог, расчесывающий бороду на наших глазах, это уже маленькая победа атеизма, господа!