Читать интересную книгу Суд времени. Выпуски № 35-46 - Сергей Кургинян

Кондрашов: Что напечатал? «Архипелаг Гулаг»? Который все уже тогда читали.

Млечин: Нет, «Красное колесо»! Вы что, не помните, что ли? «Красное колесо» номер за номером печатался в нашей стране.

Сванидзе: Время.

Млечин: Можно было тогда прочитать.

Кондрашов: Я тогда и читал!

Млечин: Так а где же Вы читали-то? В тех газетах и тех журналах, которые появились благодаря гласности.

Сванидзе: Спасибо. Леонид Михайлович, прошу Вас, Вам слово, Ваш тезис, Ваш свидетель.

Млечин: Если можно, я продолжу разговор о том, что была гласность. Один из самых замечательных русских писателей, Владимир Николаевич Войнович.

Владимир Николаевич, давайте все-таки вернемся к понятию о том, что была гласность в те годы. А то люди и в самом деле… тут много молодых, которые в отличие от нас с вами этого не видели, и решат, что и в самом деле была война против народа!

Владимир Войнович, писатель: Во-первых, я не могу понять. Вот г-н Кургинян говорит… Дело в том, что само понятие гласность носит однозначно позитивное содержание. Что касается цензуры, так я вам скажу: лучшая литература была запрещена. Я вам напомню такие имена, как Платонов, Бабель, Зощенко, Булгаков, Гроссман. Вот упоминался А. Бек. И ещё многие: Ахматова, Цветаева, Пастернак какое-то, не все время, но значительную часть своей жизни был запрещен. Так что лучшая литература вообще не доходила. Еще когда не было самиздата, она вообще была недоступна. Потом появился самиздат, вот как-то хотя бы по рукам она стала ходить, и, кстати, с самиздатом начала как-то пробивать свою дорогу гласность. Информационная война, если она когда-то существует, она — не гласность, она не имеет отношения к гласности. Информационная война была в Советском Союзе, кстати говоря, когда говорили о троцкистах только то, что хотел Сталин. О Пастернаке, о Солженицыне, о Сахарове — это тоже была информационная война, и уж так затыкали рты, как никогда. А во время гласности постепенно процесс развивался. И, например, я помню, когда она началась, уже стали многое говорить, действительно, не всё сразу пришло. Я сам был писатель, книги которого пришли не сразу. Гласность началась, но она развивалась, она постепенно дошла до какого-то необходимого… Но может даже не дошла, она вообще дошла, потом она ушла назад, но это уже другая история.

Млечин: Спасибо.

Сванидзе: Спасибо. Я прежде, чем предоставить слово Сергею Ервандовичу, возможность задать Вам вопросы, я хочу просто пояснить. Вы употребили слово «самиздат», сегодня оно вероятно будет звучать достаточно часто, я хочу просто пояснить представителям молодого поколения. «Самиздат» — это когда печатали книжки на машинке. Их нельзя было публиковать, поэтому их нельзя было прочитать. Люди, которые часто рисковали своей свободой, как всегда своей работой, очень многим рисковали, они их печатали на машинке. И вот сколько копий брала машинка, четыре-пять, вот столько потом распространяли копий, их дальше потом распространяли вручную точно также. Вот это называлось «самиздат».

Прошу Вас, Сергей Ервандович.

Кондрашов: Но гораздо больше «тамиздат», которые доходили сюда.

Сванидзе: «Тамиздат» привозили, это тоже было рискованно, могли арестовать и посадить.

Войнович: Это уже потом следующий этап был.

Кургинян: Владимир Николаевич, давайте всё-таки зафиксируем позиции и предмет обсуждения. Гласность начали обсуждать при Александре II известными записками Панаева и обсуждали на протяжении столетия. Когда мы говорим сейчас о гласности, то мы имеем в виду эпоху с 1986 года, когда Горбачев, если мне не изменяет память, впервые назвал это слово, и до выхода закона о печати, до 1990-91 гг. Вот этот период гласности, когда не было информационной свободы как таковой, а была некая гласность, мы и обсуждаем. Это первое.

И для меня, и, думаю, что и для всех моих свидетелей, информационная свобода — это свято, информационная свобода — это высшее достижение. Печатать надо всё, что не нарушает определенных общечеловеческих представлений. То, что это не было напечатано, — это очень плохо. Любой зажим рта отвратителен, любой переход к этому зажиму рта тоже отвратителен.

Скажите мне, пожалуйста, то, что мы Вам привели в качестве предмета нетривиального обсуждения, то, что сначала говорит иностранный корреспондент, что Горбачев воспользовался тоталитарным аппаратом для того, чтобы ударить по тем, кого он теперь решил назвать своими врагами. А потом говорит Яковлев, который говорит просто: «Мы могли осуществить наши преобразования только в одном случае — если мы задействовали против самой же партии всю тоталитарную машину». Это его прямые слова. Вот такой метод не вызывает у Вас вопроса, как у человека, который как бы естественно заинтересован в свободе слова? Разве от того, что начинают шельмовать не одних, а других, что-то меняется?

Войнович: Нет, когда начинают шельмовать других — это плохо. Кроме того, я должен сказать, что я не аппаратчик коммунистический…

Кургинян: Я тоже.

Войнович: Я не могу, я в таких битвах не участвовал.

Кургинян: Я говорю о другом. Я говорю о том, что с 1986 года по 1990 год была реализована совершенно особая стратегия, никакого отношения к информационной свободе слова не имеющая, стратегия насильственного насаждения в режиме информационных репрессий определенной идеологии, новой, с ломкой всего того, что задавалось перед этим. Из тех же кабинетов в репрессивном порядке… В этот период сначала принимались решения о напечатании моих статей в газете «Правда», а потом соответствующими распоряжениями того же Яковлева рассыпался набор этих статей. В этот момент все инакомыслящие назывались врагами. Вот рот затыкали в период гласности? Удары по врагам наносились?

Войнович: Я не знаю. У меня рот был заткнут за 25 лет до того и во время гласности тоже не сразу…

Кургинян: И это омерзительно! Это омерзительно! А мне заткнули рот в тот период и назвали врагом перестройки! И это тоже омерзительно!

Сванидзе: Спасибо.

Войнович: А Вы были за перестройку?

Кургинян: Я высказывал свою точку зрения по поводу того, что перестройка может обернуться распадом страны. Меня за это назвали врагом и заткнули рот. И это так же омерзительно. И я на себе знаю, что такое затыкание рта.

И если бы была настоящая информационная свобода и можно было дискутировать так, как сейчас, то я убежден, что Советский Союз бы не распался. Мы сумели бы доказать свою точку зрения.

Сванидзе: Спасибо.

Кургинян: Но нам тогда заткнули рот.

Войнович: Советский Союз бы распался! Гласность была попыткой его спасти. Но Советскому Союзу как тому, у кого почки отвалились, уже «Боржом» не помог.

Кургинян: Это Ваша точка зрения. У меня — другая. Гласность — это система, в которой затыкают рот.

Сванидзе: Спасибо. Сергей Ервандович! После короткого перерыва мы продолжим наши слушания..

Сванидзе: В эфире «Суд времени». Мы обсуждаем гласность. Вопрос обеим сторонам: «Отменила ли гласность цензуру?»

Сторона защиты, прошу Вас, Леонид Михайлович, Вам слово, Ваш тезис, Ваш свидетель.

Млечин: Я хотел бы поговорить об этом с Павлом Николевичем Гусевым, но, если можно, на секунду… Здесь присутствует автор книги «История цензуры в России XIX–XX вв.», профессор Жирков Геннадий Васильевич. Геннадий Васильевич, возьмите, пожалуйста, микрофон и скажите, цензура существовала ведь практически всю историю Советского Союза, да?

Геннадий Жирков, доктор филологических наук, профессор, историк цензуры: Без сомнения. 6-го июня 1922 года было принято положение о Главлите, как это говорят, главном учреждении, которое будет существовать до перестройки фактически. Потом будут некоторые изменения у этого учреждения, но цензура была государственная цензура самым нормальным образом. Но во время, о котором мы говорим, уже была цензура, находившаяся под партийным руководством. Тут самое главное звено — партийное руководство.

Млечин: Т. е. правильно сказать, что цензура в эпоху гласности начала терять свои позиции, слабнуть понемножку. Чуть-чуть дверцу приоткрыли — хлынуло всё то, что…

Жирков: Без сомнения.

Млечин: А когда прекратила существование цензура в нашей стране, вообще-то говоря? Формально…

Жирков: Цензура не прекращает своего существования. Мы с вами живем тоже во время цензуры. Это зависит от представления, что такое цензура.

Млечин: Формальное учреждение, существовавшее в Советском государстве…