Ведь не тот же, о ком…
– Это он, – перебил Симон, просовывая руку в щель и открывая задвижку самостоятельно.
Кандида слилась цветом лица с сырыми стенами. Визит короля означал, что ее заведению крышка. Кучер еще пожалеет, ох, пожалеет об этом. Она смотрела, как Симон ведет монарха с патрульными по прогнившей дранке, которой застелен был пол в коридоре, затем по лестнице, на которой не продохнуть, на третий этаж и там останавливается возле покосившейся двери, из-за которой доносятся возгласы, утробный смех и грохот игральных костей по деревянному полу.
– Снова я забираю!
– Тьфу, вот чертяка!
– Что, опять тебя прижали, да? Ты подумай.
– Последний кон. Пора наказать Проказу. Ну-ка, кто его накажет?
– Я.
Игроки разом обернулись. Узнав короля, они брызнули по углам, как тараканы. Только Проказа остался сидеть на полу. Он чуть покачивался, еще не протрезвев. Король подошел к нему. Прочие игроки хотели было тихо дать деру, но на лестнице столкнулись с патрульными и быстро вернулись. Проказа встал. С циничной ухмылкой он ждал какого-нибудь боевого захвата.
Из-за нее всё и пошло под откос. Ох, уж эта ухмылочка на наглом лице!
Тибо, со дня равноденствия сдерживавший свои порывы, вдруг потерял над собой контроль. Королевский кулак обрушился на лицо Проказы. Нос хрустнул, брызнула кровь. Тибо ударил снова. Два зуба выбиты. Еще. Проказа закрыл голову локтями. Тибо уже не видел его. Он избивал его как мешок с песком, как единственный источник всех бед, как возможное покушение на Лисандра, как лес, забравший Мириам, как меч Жакара, как единственного попавшегося ему виноватого. Он уже собирался кинуться на него вновь, но Симон крепко схватил короля за плечи.
Вдруг Тибо разом обмяк, будто очнулся от кошмара. Он смотрел на содеянное, не веря глазам. Проказа осел на пол как старое рыхлое тряпье. Кто его так изломал? Тибо, не желая знать ответа, скорее спросил:
– Кому продаешь свои идеи?
– Идеи, король? Кто тебе рассказал? У кого это рот дырявый? – ответил Проказа, будто мало его избили.
– У тебя, чума ходячая, сам всюду хвастаешь, направо и налево.
– Чем хвастаю-то? Уж точно не работенкой своей. Навоз из ушей уже лезет.
– К черту навоз. Речь про пчелу. И про того, кто не умеет плавать.
Проказа усмехнулся, заранее закрываясь руками, но Тибо сдержался ценой огромных усилий.
– Кто тебе платит? На что играешь?
Тибо обернулся к забившимся в угол игрокам.
– Что он ставит?
– Да… деньги, сир.
– Крупные монеты, сир.
Проказа поднялся на четвереньки, выплюнул зуб и отер рот. Потом медленно встал, держась за стену. Несмотря на кровавые подтеки, лицо его не теряло дерзости.
– КТО?! – прокричал Тибо.
Проказа дернул плечами. И даже как-то сумел ухмыльнуться. Проклятая ухмылка, проклятое лицо. Ярость захлестнула Тибо пенной волной – невозможно противиться. Он схватил Проказу за пояс, повалил на колени, потащил к жалкой занавеске, оборвал ее второй рукой. Заплывшее грязью окно не открывалось, и он выбил стекло локтем.
– А ну за борт.
– Нет-нет-нет, – взмолился Проказа.
На кулаки ему было плевать, но высота пугала до ужаса.
Марсовой стал неистово брыкаться, пытаясь высвободиться из ремня и царапая живот о торчащие осколки. Он видел мостовую, тремя этажами ниже, и поднявших на него глаза зевак, которые пошли за королем из любопытства. Он разобьется посреди улицы. Но если выдаст, будет хуже. Намного хуже. Каждый раз, когда кто-то из сторонников Жакара оступался, его наказание служило для остальных примером. Повидав таких примеров, он знал, что лучше молчать. Голова еще кружилась от спиртного, и ему казалось, что мостовая то приближается, то отходит назад.
– Давай, Проказа, соображай быстрее, мое терпение скоро лопнет.
– Я… не могу.
– Говори, как ты с ним общаешься, раз не можешь произнести имя моего брата.
– Самого его не увидеть.
– Кто посредник?
Неожиданно Проказа разрыдался. Ему стало страшно. Как никогда еще не было, за всю жизнь. Грудь сдавило, стало трудно дышать, тупая боль отдавалась в руке, затмевая остальную. Все сузилось перед глазами, мостовая пропала, он закашлялся.
Сбитый с толку Тибо занес его назад в комнату и уронил на пол. Проказа обеими руками стал давить на сердце, жадно хватая воздух. Наконец он узнал, каково это – сердечный приступ. Узнал, как чувствовал себя его отец, умерший так же, в его же возрасте, после такой же невзрачной жизни. Ему всегда было любопытно. Что ж, вот и его черед. Здесь, на грязном полу, среди разбросанных костей, перед другими игроками, которые презирают его так же, как он – их. Сколько еще минут? Секунд? Он впился испуганным взглядом в глаза короля.
– Из самых приближенных, – прошептал он и потерял сознание.
– Вот паршивец! – воскликнул кто-то из игроков.
Тибо потрогал Проказу носком ботинка и понял, что тот не дышит. Он присел рядом, чтобы осмотреть его.
– Сердце прихватило, – объяснил кто-то, – с ним такое не впервой.
– Ага, особенно когда проигрывает! – хохотнул другой.
– Симон, беги за врачом, – приказал Тибо.
– Которым, сир?
– Корбьером, ясное дело!
– Думаете, он успеет, сир?
– Если будешь дальше препираться, то нет! – прикрикнул Тибо.
Симон миновал лестницу, прыгая через несколько ступеней и прижимая патрульных к стене.
Минуты шли в странной тишине. Игроки замерли изваяниями по темным углам, патрульные толпились на пороге. Кандида, хозяйка игорного дома, бежала с узелком к причалу, а король сидел, склонившись над марсовым, которого некогда нанял по ошибке, и теперь по еще более страшной ошибке уничтожил. Прошла, как ему показалось, целая жизнь, прежде чем он решился проверить пульс.
Пульса не было. Тибо отер лоб, оставив на нем пять красных полос. Он завернул тело в свой королевский плащ, поднял его, как ребенка, и вышел на лестницу, ни на кого не глядя. Тибо проследовал со своей скорбной ношей до самого морга, серого строения в конце поселка, у распотрошенного холма, и патрульные с доброй половиной портовых жителей шли за ним. Там он передал тело служителям, пообещав оплатить похороны, но даже уходя с опустевшими руками, чувствовал вес своей ноши.
Пугающе медленно король двинулся по крутому берегу к дворцу, с расчерченным кровью лбом, в испачканной одежде, чувствуя, как ноют от слишком сильных ударов костяшки. Что-то внутри него сдвинулось с оси, как телескоп Лемуана. Глаза уже никогда не будут смотреть как раньше, и лицо никогда не станет прежним. Все округлое сменилось в нем на углы. И в глазах цвета льдин не вспыхнет больше озорной искры.
Тибо не замечал спускавшихся ему навстречу. Он увидел лишь Эму, которую Симон счел нужным предупредить. Силуэт ее четко выделялся против резкого солнца, ветер распахивал синюю