Взволнованный думами, он направился к дому. От городской стены по узкой тропинке навстречу ему бежал племянник Роман. Мальчик так запыхался от быстрого бега, что не мог выговорить слова. Он испуганно оглядывался в сторону города.
– Что случилось, Роман? – тревожно спросил Георгий.
– Там… – проговорил наконец мальчик, показывая рукой в сторону дома. – Пришли стражники… Ищут тебя… Мамку пытали, где бумаги твои, что от русских получены… Они убьют тебя, дядя Юрий…
– Постой, Роман… Какие бумаги? Кто убьет меня?
– Беги, дядя Юрий! И я с тобой… Вместе убежим!
Георгий улыбнулся.
– Куда же мы побежим? Скоро вечер, пойдем-ка домой, Роман.
Мальчик вдруг вспыхнул и, ухватив Георгия за рукав, почти рыдая, заговорил:
– Не надо, не надо домой!.. Они ждут тебя… Не пущу тебя домой… Идем, я покажу куда. – Он потащил Георгия за собой, и тот, поддавшись, пошел за ним.
Солнце уже садилось. Багряные лучи окрасили верхушки редких деревьев. В овраге, куда они спустились, сгущались сумерки. Мальчик почти бежал, все еще не выпуская рукав дяди. Георгий шел молча, стараясь разобраться в том, что сообщил ему племянник. Едва обогнув излучину оврага, Георгий вдруг вздрогнул и остановился.
Перед ним на небольшой полянке, среди кустов и можжевельника, стоял горбун. Маленький, в белой рубашке, прикрываясь длинной рукой от закатного солнечного света, он смотрел на Георгия.
Георгий сразу узнал его. Это был тот самый горбун, который когда-то укрыл от преследователей его и хлопчика Янку.
Горбун вовсе не изменился. Те же добрые, лучистые глаза, то же спокойное, немного бледное лицо. Мальчик выпустил рукав Георгия и, тихо подойдя к горбуну, остановился.
Горбун улыбнулся Георгию и спросил тонким, почти девичьим голосом:
– Помнишь меня, брат Юрий?
Георгий наклонил голову. Горбун приблизился к нему и, взяв за руку, сказал тихо, но решительно:
– Беги отсюда, брат!.. Говорю тебе, беги! Быть может… потом вернешься… Даст бог, увидимся…
Георгий опустился на камень и закрыл лицо руками.
Роман плакал, уткнувшись в грудь горбуна.
Глава III
В майский день 1516 года по дороге к Праге пронеслись во весь опор пять всадников. Они миновали городские ворота, пересекли Староместскую площадь, Карлов мост и, сбив с ног зазевавшихся пешеходов, остановились у въезда в Градчинский замок.
Тотчас же по городу разнесся слух: умер король! Гонцы из Венгрии принесли известие о смерти Владислава, короля венгерского и чешского, и о вступлении на престол его десятилетнего сына Людовика. Чины трех Мест Пражских[54] были созваны в Градчин, чтобы обсудить послание нового короля, требовавшего ввести его в управление чешскими землями.
На площадях собирались толпы. Повсюду шли горячие споры. Многие опасались смуты бескоролевья, вторжения немецких князей. Находились и люди, настроенные более решительно. Слышались призывы к оружию, угрозы по адресу верховного бургграфа Зденека Льва из Розмиталя, ставленника панов, угнетателя и лихоимца.
Оживились сторонники князя Мюнстербергского, отпрыска славного чешского рода Подебрадов.
– Наздар внуку Юрия Подебрада! Прочь розмитальского разбойника!
Въехавший в Прагу в этот день Георгий Скорина с удивлением наблюдал охватившее город волнение.
«Не везет же мне! – думал он. – Кажется, и здесь начинаются бури, подобные тем, от которых я только что ушел, покинув родину…» Пробиваясь через толпы возбужденных горожан, он не без труда отыскал место, где должен был находиться дом купца Алеша. Но дома не было. Вместо него Скорина увидел пустырь, поросший травой…
«Несколько лет тому назад, – сказал ему хозяин соседнего двора, – пан Юрий из Копидла, будь проклято его имя, учинил погром пражским мещанам. Злодеи грабили лавки… Отрезали носы и уши… Жгли дома… Сожгли и этот дом…»
Сообщить же что-либо о судьбе семьи Алеша он не может, так как поселился здесь недавно. Должно быть, пан Алеш перебрался куда-нибудь в Новое Место или за Влтаву, на Малую Сторону… А может, и вовсе покинул Прагу. Лучше всего спросить о нем в магистрате, что на Староместской площади.
Прага встречала Георгия не более радушно, чем Полоцк. Впрочем, не все потеряно. Быть может, все-таки удастся разыскать Алеша.
Придя на Староместскую площадь, Георгий не смог пробиться к ратуше. Перед зданием собралась огромная толпа.
Какой-то человек с балкона ратуши оглашал постановление чинов.
– Чешский народ, – выкрикивал человек уже охрипшим голосом, – следуя древнему своему обычаю, может признать Людовика, сына Владиславова, лишь когда он даст присягу хранить верность законам чешского государства и не нарушать прав и вольностей чешских. А потому королю Людовику надлежит прибыть в Прагу для принесения такой присяги и для совещания с чинами государственными по важнейшим делам.
Из толпы послышались возгласы:
– А как с панами и владыками?.. Пусть новый король защитит горожан от шляхты и папистов!..
Человек на балконе поднял руку.
– Решено также, – крикнул он, – созвать общий сейм, дабы положить конец раздорам среди чехов и восстановить законные права для всех сословий и исповеданий!
Георгий стоял далеко и не мог разглядеть лица говорившего.
Вскоре толпа начала редеть, решение чинов, видимо, внесло успокоение. Георгий направился к ратуше. Из ворот навстречу ему вышла группа людей. Среди них был человек, только что державший речь с балкона, тучный мужчина средних лет. Он шел важно и неторопливо, как подобает людям, обладающим солидным положением в свете. Георгий внимательно посмотрел ему в лицо и обмер… Возможно ли?..
– Вацлав! – вскрикнул Георгий. – Ты ли это, друг мой?..
Человек остановился, с недоумением взглянул на Скорину, потом быстро отступил назад и поднял руки.
– Господи помилуй!.. – прошептал он. – Уж не Франек ли это?..
– Он самый! – рассмеялся Георгий, крепко обнимая друга…
* * *
– Что же наш Николай? Где он? – нетерпеливо спрашивал Георгий, сидя в одной из комнат нового красивого дома на берегу Влтавы.
– Не знаю, – отвечал Вацлав. – Его судили, изгнали из университета, и он уехал из Кракова. Однажды я получил от него письмо. Там были стихи, умные и злые, но не было ни даты, ни адреса… Больше я о нем ничего не слышал.
– А пан Глоговский?
– Скончался. Вскоре после твоего отъезда…
Друзья помолчали.
– Пан Коперник также покинул университет, – продолжал Вацлав, – и поселился в каком-то небольшом городке… Кажется, во Фрауэнбурге. Он состоит там каноником.
– Как странно, – сказал Георгий задумчиво. – Неужели такие люди могут исчезнуть бесследно?
– Зато наш старый приятель, рыцарь фон Рейхенберг, процветает, – усмехнулся Вацлав. – Он теперь ближайший советник польского короля.
– Знаю, – тихо сказал Георгий. – Мне пришлось еще раз услышать об этом человеке.
Он подошел к раскрытому окну и стал смотреть на серые, сумрачные волны Влтавы. Потом спросил, не оборачиваясь:
– Не знаешь ли ты… о судьбе…
– Я ни разу не встречал ее, – не дал ему закончить Вацлав. – Говорили, будто она вышла замуж.
Георгий молча стоял у окна.
– С тех пор прошло десять лет… Разве ты все еще любишь ее, Франек?..
Георгий обернулся. Лицо его было спокойно.
– Эти десять лет я был слишком занят, чтобы искать новых привязанностей, – сказал он, грустно улыбнувшись. – И едва ли найду для этого время и впредь…
Он подошел к Вацлаву и вдруг расхохотался.
– Чего ты? – с недоумением спросил тот.
– Ох, Вашек, какой ты стал толстый и важный. Ты богат?
– Я женился пять лет назад на дочери известного пражского пивовара, – ответил Вашек застенчиво. – Она принесла мне небольшое приданое…
– Поздравляю тебя, приятель, ты всегда имел пристрастие к пиву. Где же твоя супруга?
– Марта уехала по делам за город. Видишь ли, я ведь состою старшим секретарем Староместского магистрата…
– Ого!
– Да… И общественные обязанности отнимают у меня много времени, так что Марте приходится самой вести торговые дела. Она очень достойная женщина.
– Есть у тебя дети?
– Нет, – вздохнул Вацлав. – К несчастью, детей у нас нет…
Вошел слуга с подносом, уставленным блюдами и жбанами. Друзья сели за стол.
Георгий с удовольствием принялся за угощение. Он с самого утра ничего не ел и порядком проголодался. Вацлав ел мало и неохотно. Вид у него был довольно кислый.
– Не понимаю, – сказал Георгий, запивая гусиный паштет холодным пивом, – откуда у тебя такое пренебрежение к этим яствам, достойным Лукулла?
– Да, – сказал Вацлав уныло, – я равнодушен к ним.
– Я помню времена, когда и во сне тебе грезились маковые лепешки.
– Маковые лепешки!.. – Вацлав покачал головой. – Вот чего бы я отведал! К сожалению, мне их не подают. Марта говорит, что эта грубая пища вредит здоровью.