И это-то был его заливистый вагонный рассказчик, такой улыбчивый, симпатичный, душа смоленских мест?! Какое у него уклончивое, непрямое, замкнутое лицо! Какой, оказывается, нехороший человек…
– Ты – что?? – со всей силой внушения вталкивал ему Ярослав. – Ты – куда? Ты – кому? Ведь мы сейчас под пули пойдём, может, завтра в живых не будем, ты – озверел, ошалел? – Но ещё с надеждой, страдательно: – Что с тобой, Вьюшков?
Всё так же закрыто, не глядя, косо-потупленно:
– Простите, ваше благородие. Лукавый попутал.
– Ну пойдём со мной, пойдём!
А ноги Вьюшкова – как вросли, от узла не идут.
А навстречу – Крамчаткин, лучшая служба взвода, – нет, не Крамчаткин! – что он красный такой, он шатается на ходу, он поёт, не то бормочет? – нет, Крамчаткин, он увидел своего офицера – и приструнивается, и берёт шаг, и даже печатает по гладким плитам, – но почему ноги забирают одна за другую, почему глаза такие вылупленные дико – а рука взброшена точно по форме:
– Ваше… пре… благородие, разрешите доложить? Рядовой Крамчаткин Иван Феофанович из отлучки…
Но – косая сила завернула его по дуге вместе с честью – и безжалостно шлёпнулся он на тротуар, и фуражка откатилась.
Младший брат! Гордость моя, Иван Феофанович!
С ужасом, но, кажется, уже и с гневом, Ярослав спешил дальше. Ведь предупреждали: мародёров – пороть нещадно, наказывать телесно! Но мародёры представлялись далёкими, чужими злодеями, не своими же нарвцами, не из своего же взвода!
Сейчас – с оружием и с полной амуницией поставить их на солнцепёке в строй! И – разнести их, прочесть им та-кое внушение! И каждого разобрать – кто что взял! И – каждого заставить бросить…
Вот тот дом! Ворота были нараспашку, и видно, как во дворике обмывался в жарком токе углей закопченный котёл, пристроенный на шестиках. А вокруг сидели на кирпичах, на ящиках и как попало человек пятнадцать из харитоновского взвода. На земле и возле ног стояли у них консервные банки, лежала еда разная, уж ею особенно и не потчевались, а больше – пили, котелками и кружками черпая из котла.
Сразу мелькнуло: перепились! из котла черпают хмельное!?.. Но тогда зачем костёр?..
Нет, хмельность лиц была не пьяная, а благодушная – доброжелательность пасхального розговенья. С застольной мирной неторопливостью улыбались друг другу, беседовали, рассказывали. В стороне, в пирамидках по несколько, стояли ненужные винтовки.
Увидели своего подпоручика – не испугались, а оживились, обрадовались, место расчищали:
– Ваше благородие!.. Ваше благородие, сюда, к нам извольте! – а двое с кружками засуетились, один полоскать, один и так, наперегонки зачерпнули, наперегонки понесли ему, горячие и полные всклень, с улыбками пасхальными:
– Ваше благородие, какáва какая!
А Наберкин – маленький, кругленький – да на ножках быстрых, всё-таки выпередил, и голоском писклявым:
– Испейте какаву, ваше благородие! Вот ведь чем немец подкрепляется, стервец!
И… – не кричать. Не распекать. Не строить в наказание. Даже не отклонить протянутое от изумлённого сердца.
Булькнул Харитонов горлом пустым. Потом уж и глотком какао.
Задняя стена двора была невысока, за ней – незастроенное место, а дальше – горел двухэтажный дом с мансардой. Мелкими выстрелами лопалась черепица в огне. Сперва густо-чёрный дым вываливал из мансарды, а там прорвалось сразу в несколько языков сильное ровное пламя.
Видели, но никто не бежал тушить.
Дым и пламена с треском выбрасывали, выносили вверх чужой ненужный материал, чужой ненужный труд – и огненными голосами шуршали, стонали, что всё теперь кончено, что ни примирения, ни жизни не будет больше.
30
Генерал Благовещенский в упадке. – Панический ночной откат 6-го корпуса.За ночь отступя от Бишофсбурга на 25 вёрст, отгородясь от немцев обновлённым арьергардом всё того же Нечволодова, – потрясённый Благовещенский с утра 14 августа остановился в местечке Менсгут, и ни он, ни его штаб за весь день не отдали никаких распоряжений по корпусу. Арьергард стоял на позициях, покуда считал нужным. Части дивизий пехотных и кавалерийской отходили, поелику им было удобно так, без спросу и без оповещения корпусного командования. Генерал-от-инфантерии Благовещенский никогда не командовал на войне даже ротой – и вот сразу корпусом. Он бывал заведующим передвижением войск по железным дорогам, начальником военных сообщений, а в Японскую войну дежурным генералом при штабе, где выписывал литеры на проезд по железным дорогам и составлял научное руководство, как, в каких случаях и кому эти литеры выписывать. А вчера его жизни был нанесен крушащий удар – и душа генерала нуждалась теперь в покое, собирать и склеивать осколки.
Да весь день было и тихо: отошли за ночь так далеко, что немцы не притесняли. Но военный покой недолог, и суток не дали отдохнуть! В шестом часу вечера послышались звуки боя с севера, со стороны арьергарда. От дальних немецких орудий стали перелетать фугасы и в сторону Менсгута. Снова взмутилась тревога в груди генерала Благовещенского, и помрачнел его штаб.
А тут – не хватало! – совсем с другой стороны, от выставленной в боковое охранение донской сотни, прискакал в Менсгут казак с донесением. В донесении-то у него всё написано было правильно: что его сотня имела столкновение с противником за 15 вёрст отсюда, – но его самого распирало: рассказать, что и он там был! и он вот, даве, с немцами дрался! И на окраине Менсгута увидя другую сотню своего же полка,
ЭКРАН
позамедлил ход коня, лихой казачок,
и тряся донесением,
и за плечо себе показывая – мол, бились! – радостно крикнул землякам:
– Немцы!.. немцы!..
И поскакал, ему мешкать нельзя, ему в штаб донесение сдавать.
= Но земляки, на просторном дворе, за огорожей, так и окинулись: немцы?!.. вот они – немцы?! Батюшки, а у нас не сёдлано!
Заметались, заседлали,
из конюшни выводят бегом,
в торокá вяжут,
вскакивают —
да уж и со двора! со двора!
Конский топот.
= Эх! сотня едва ль не вся – галопом по улице!
Топот
по улице!
= А с поперечной, издалека
подъесаул (их же полка, погоны те ж) как увидел:
= проносится, проносится конница!
= да бежать назад, да бежать!
Тут недалеко – штаб.
И – к драгунскому полковнику. Тот читает как раз
донесенье от первого казачка.
Подъесаул:
– …сподин … овник, разрешите доложить?.. На соседней улице – немецкая конница, силой до эскадрона!
И нисколько же не напуган подъесаул:
– Разрешите охрану штаба развернуть на отраженье кавалерии!?
Драгунский полковник не медля, полноголосой командой:
– Дежурный по штабу! охрану – в ружьё-о!!
= И дежурный капитан, на ходу:
– В ружьё-о-о!!.. в ружьё-о-о!!!..
= Да какая готовность! – уже выбегает пехота из своих помещений, винтовки в руках!
Да сколько их! тут две роты!
Свои ж командиры-молодцы неоплошно командуют:
– Взводной колонной… ста-новись!.. Раз-бе-рись!..
Не до разбору. Вот уже выбегают трусцой
в ворота распахнутые, и сразу заворачивают,
как показывает подъесаул: вон туда! вон туда!
= А в комнате драгунский полковник докладывает
генералу седому, измученному, расслабленному, с каждым словом оседающему в безсилии:
– Ваше высокопревосходительство! кавалерия противника прорвалась в селение Менсгут! мною приняты…
О, как это тяжело больному старику! Этого ужаса он и ожидал! Ведь он – болен! он – изболелся, страдалец-генерал!.. к врачам его!.. в больничный покой!.. даже губы его разваливаются, не удерживая формы рта:
– В Ортельсбург… в Ортельсбург…
= Драгунский полковник энергично распоряжается.
Грузимся! уезжаем!
= Чины штаба собирались карту развесить на стене —
вот и хорошо, что не успели, сворачиваем!
Штабу – недолго собираться! Несут бегом, каждый знает что.
= А автомобиль уже готов, подан!
Да и генерал поспешает как может, его под руку ведут.
И уже – полный автомобиль! И – тронулись!
в сопровождении верховых казаков, конечно,
а там – экипажи, двуколки, кто на чём —
за ворота! ехать! ехать! скорей!
= Шоссе.
Не шоссе, а поток бегущих,
не бегущих (слишком тесно) – а льющихся. Каждому, каждому хоц-ца жить, хоц-ца в плен не попасть —
и пехоте-матушке;
и на зарядных ящиках;
и на пушках самих – все отступают, а мы хуже, что ль?
и повару при походной кухне, трубное колено на бок;
и обозникам! и обозникам-то больше всего! им первым и положено отступать, а им дорогу перебивают!
Смешанный гул движения.
И в этой реке человеческой
как проплыть автомобилю корпусного командира, да чтобы всех быстрей, обгоняя? – ему-то особенно быстро надо, его-то жизнь – самая дорогая!
Гудеть?
Не помогает.
А вот как: передние казаки