пропала?
– Да не пропала она, – замахала руками жена головы, – ее родители увезли подальше и замуж выдали. В Волчью слободу, говорю же! А то бы глупостей наделала, жизнь свою с нелюдем загубила. А остальные – срамницы продажные сделались!
А ведь такая обида могла бы сойти за мотив.
Илай поморщился:
– Да погодите вы со своими срамницами. Кроме Совики из девушек о своем обустройстве написала только Алина?
– Только она, – с готовностью закивала словоохотливая женщина. – А другие…
– А других тоже родители отослали? А с родителями в ссоре были? А замуж их насильно не выдавали? А… – наперебой принялись спрашивать братья, и поток вопросов было уже не остановить.
С поправкой, что сказанное может оказаться и выдумкой, но все же выяснилось, что жизненные обстоятельства у пропавших девушек были разные, но все ж таки не настолько трагичные, чтоб бежать без оглядки. Была бы здесь Норма, она бы наверняка назвала их среднестатистическими. Но селяне отчего-то успокаивали себя мыслью, что так и должно быть, что пташки выпархивают из гнезда раз и навсегда, без следа, без вести. И, видать, исключительно ради того, чтобы вдали от дома заняться развратом.
Но по мере того, как геммы задавали вопросы, а женщины и голова отвечали, их выражения лиц менялись. Односельчане перебрасывались все более тревожными взглядами, будто осознавая одну простую истину.
– Пропали наши девоньки, – тихо всхлипнула мельничиха, – не только моя Зося.
– Ах он аспид! – грохнул кулаком о стену голова. – Убью!
– Никто никого убивать не будет, – рявкнул Лес, и глаза его сверкнули углями. Все смирно заткнулись.
Илай кашлянул и снова заглянул в блокнот:
– С ваших слов, за два года пропало без вести десять девушек, с интервалом в полтора-два месяца. И ни одна из них не уговорилась с другой, все уходили поодиночке и исчезали насовсем. – Он поднял глаза на свидетелей.
Тут в дверь дробно заколошматили:
– А меня почему не позвали! Пустите!
Голова поморщился, прошел в сени – двери были прикрыты для приватности беседы с каждым опрашиваемым – и выглянул на улицу, где уже сгущались сумерки:
– Ну, чего тебе, баб Срока, а? Своих дел нет?
Послышалась недолгая возня, и через миг в комнату вкатилась кругленькая старушонка. Вид у нее был самый восторженный:
– Зверюгу ловить приехали!
Голова, вошедший следом, неприязненно скривился:
– Не слушайте вы ее, старая совсем, котелок не варит.
– Я те котелок на голову надену, – замахнулась на мужика бабка.
Илай посчитал необходимым вмешаться:
– Мы выслушаем всех! – А брату шепнул: «Старухи много чего примечают, может пригодиться».
«Ежели не помирают во время опроса», – поежился Лес в ответ.
Обрадованная, бабка Срока лихо подвинула бедром двоих женщин на лавке, пристроилась с краешку и навалилась грудью на стол:
– Я давеча по осени грибочки собирала в сосновом борочке, нагнулась за масленком, а тут у меня спину как схватит! Ой-ей, ни вздохнуть, ни разогнуться! Ажно скрючило!
Лоб Илая собрался гармошкой. Не такой информации он ждал.
– Продолжай, бабушка, – подбодрил ее Лес.
– Я и так, и эдак, никак выпрямиться не могу, – вдохновенно продолжила ценная свидетельница. – Схватилась за пенек, жду, пока хоть немного приотпустит. И тут вижу медведя о двух ногах! С девицей в передних лапах! Он по сторонам зырк-зырк, а меня и не видать за ветками. Ну, он и пошагал с ней прочь, к яру. Я чуть отдышалась и бегом в Болиголов, а меня и слушать не стали!
Голова разозлился:
– Да потому как ты не за маслятами ходила, карга брехливая, а по мухоморы! И с брагой своей меры не знаешь!
– Молчи, лысый! Ух, я тебе!
Пока Лес успокаивал перепалку, Илай почесал нос карандашом и прикинул:
– А вы можете точно сказать, когда это было?
Бабка Срока деловито поправила съехавший набок платочек и пожевала сморщенными губами:
– Так аккурат накануне Ксения-послушника. С Мясоеда пять дней прошло, все к торгам готовились.
Илай подчеркнул дату: шестнадцатое вепреня. Провел жирную линию и обвел одно из имен:
– То есть это когда пропала пекаря дочь?
В ответ ему промолчали. Янтарь поднял на болиголовцев глаза. Вид у свидетелей был потерянный.
«Брат, – позвал он Леса, внутренне ликуя, – у нас, кажется, систематийный душегуб. Что скажешь, обскачем девчонок?»
«Обскачем!»
За пределами Болиголова, по мере того как Норма, Диана и Никлас удалялись от реки, становилось уже не так слякотно и вязко – снег послушно ложился под сапоги, похрустывая свежим капустным листом. Диана предположила, что след беглеца будет четким до самой его поимки, но Никлас развеял эту надежду:
– Накануне по западу туча шла, а с ней снег. Что в самом Болиголове выпало – в тамошнюю грязь и впиталось, а тут слоем легло.
Местность он не знал, но уже много лет служил урядником в ближайшем городишке Шеврень, а ввиду тишайшей жизни того городишки сам подрядился еще и помощником егеря. Так что ориентироваться умел.
– Вон там уклон, должна быть низина, – рассуждал Никлас, щурясь на горизонт. – Туда бы он не пошел.
– Почему? – тут же уцепилась Диана.
– Да там снега наверняка по маковку, до василька месяца не растает толком. А ундины, они теплолюбивые все, иначе в подобие спячки впадают.
– Но у нас полукровка, – возразила младшая. – А у реки его искать бы стали, это логично.
– В реке у него больше шансов скрыться, – упорствовал Никлас, – он не может не знать своих сильных сторон.
«А в заснеженном поле, что на востоке, его было бы видно, как на ладони», – про себя заключила Норма.
Она уже успела пожалеть, что оставила Болиголов на Илая. Это ведь ее прямая обязанность – опрашивать свидетелей. Что он там только наворотит? А они со следопытами встали на перепутье. Те соревновались в логике, раз за разом находя бреши в аргументах друг друга. Но Норма видела, в чем дело: Диана боялась снимать окуляры, а потому тянула время. То ли опасалась, что ей снова станет плохо, то ли что все равно ничего не уловит – ни слух, ни зрение, ни нюх не помогут, когда природа оставила такую подлянку да прошло время.
– Вот был бы ты ундином, которого разыскивают за убийство, – напирала Диана со всей присущей ей фамильярностью, – куда бы ты подался?
– В глушь, – не задумываясь ответил он.
– Неверно, – покачала пальцем Диана, – затеряться проще в многолюдном городе.
Никлас усмехнулся, но как-то печально:
– Эх ты, кулема. – Он беззлобно потрепал младшую по лохматой голове, а та вдруг позволила. – Ни ундину-полукровке, ни гемму в толпе не скрыться. И он это тоже знает, раз всю жизнь изгоем прожил. Думается мне, у него тайное