– Вот он, сударыня, – сказал король.
Увидев Жильбера, графиня покачнулась. Ноги ее подкосились. Казалось, она вот-вот лишится чувств; если бы не стоявшее позади нее кресло, на которое она оперлась, она бы непременно упала; с потухшими глазами, с безжизненным vhiiom, она напоминала Эвридику, в чьих жилах струится змеиный яд, – Сударыня, – повторил Жильбер, кланяясь со смиренным почтением, – позвольте мне повторить вопрос, заданный его величеством.
Губы Андре шевельнулись, но с уст ее не сорвалось ни единого звука.
– Чем я так прогневал вас, сударыня, что вы приказали заточить меня в эту страшную тюрьму?
– Услышав звуки его голоса, Андре содрогнулась; казалось, сердце ее рвется пополам.
Затем, вдруг взяв себя в руки, она остановила на Жильбере ледяной, змеиный взгляд.
– Я, сударь, вижу вас в первый раз, – проговорила она.
Однако, покуда она говорила эти слова, Жильбер со своей стороны не сводил с нее глаз, и такова была мощь и неодолимая дерзость его взгляда, что графиня потупилась и глаза ее погасли.
– Графиня, – сказал король с мягким упреком, – подумайте сами, как сильно злоупотребили вы вашей подписью. Перед вами господин, которого вы, как вы сами признаете, видите в первый раз в жизни; господин этот многоопытный, ученый врач, человек, которого вы не можете ни в чем упрекнуть…
Андре подняла голову и обожгла Жильбера презрительным взглядом, в котором светилось истинно королевское высокомерие.
Но доктор ничуть не смутился.
– Так вот, – продолжал король, – не имея ничего против господина Жильбера, преследуя кого-то другого, вы покарали невинного. Графиня, это дурно.
– Ваше величество! – сказала Андре.
– О, я знаю, у вас доброе сердце, – перебил ее король, немало напуганный необходимостью перечить фаворитке своей жены, – если бы вы стали кого-либо преследовать, то только по заслугам, но вы ведь понимаете, как важно, чтобы в будущем подобные недоразумения не повторялись.
Затем он обратился к Жильберу:
– Видите ли, доктор, в случившемся виноваты не столько люди, сколько времена. Мы родились в развращенный век и в нем же умрем, но мы по крайней мере постараемся подготовить для потомков лучшее будущее, в чем вы, доктор Жильбер, надеюсь, мне поможете.
И Людовик смолк, уверенный, что сказал довольно, чтобы потрафить обеим сторонам.
Бедный король! Произнеси он подобную фразу в Национальном собрании, она была бы не только встречена рукоплесканиями, но и повторена назавтра во всех газетах.
В аудитории же, состоящей из двух заклятых врагов, миротворческая философия короля не снискала успеха.
– С позволения вашего величества, – сказал Жильбер, – я попросил бы вас, сударыня, повторить то, что вы только что сказали, а именно, что вы со мной не знакомы.
– Графиня, – спросил король, – согласны вы исполнить просьбу доктора?
– Я не знакома с доктором Жильбером, – повторила Андре недрогнувшим голосом.
– Но вы знакомы с другим Жильбером, моим тезкой, чье преступление тяготеет надо мной?
– Да, – подтвердила Андре, – я с ним знакома и считаю его подлецом.
– Ваше величество, мне не пристало допрашивать графиню. Благоволите узнать у нее, какие подлости совершил этот человек.
– Графиня, вы не можете отказать господину Жильберу в столь обоснованной просьбе.
– Какие подлости он совершил! – воскликнула Андре. – Об этом, конечно, знает королева, ибо она сопроводила мою просьбу о его аресте собственноручной припиской.
– Однако, – возразил король, – мнения королевы еще недостаточно; было бы неплохо, чтобы ее убежденность разделял и я. Королева есть королева, но я как-никак – король.
– В таком случае, ваше величество, знайте: тот Жильбер, о котором идет речь в моем письме, совершил шестнадцать лет назад ужасное преступление.
– Ваше величество, благоволите спросить у госпожи графини, сколько лет нынче этому человеку. Король повторил вопрос Жильбера.
– Лет тридцать, – отвечала Андре.
– Ваше величество, – сказал Жильбер, – если преступление было совершено шестнадцать лет назад, его совершил не мужчина, а ребенок; предположим, что с тех пор мужчина не переставал раскаиваться в преступлении, совершенном ребенком, – разве не заслуживает он в этом случае некоторой снисходительности?
– Как, сударь, – удивился король, – выходит, вы знаете того Жильбера, о котором идет речь?
– Я знаю его, ваше величество, – ответил Жильбер.
– И он не повинен ни в чем другом, кроме юношеского проступка?
– Насколько мне известно, с того дня, как он совершил преступление – преступление, ваше величество, а не проступок, ибо я не столь снисходителен, как вы, – с того дня ни единое существо в целом свете ни в чем не могло его упрекнуть.
– Ни в чем, кроме составления отвратительных, источающих яд пасквилей.
– Ваше величество, спросите у госпожи графини, не было ли истинной причиной ареста этого Жильбера желание предоставить полную свободу действий его неприятелям, точнее, его неприятельнице, дабы она могла завладеть неким ларцом, содержащим некие бумаги, способные скомпрометировать одну знатную придворную даму. Андре задрожала всем телом.
– Сударь! – прошептала она.
– Графиня, что это за ларец? – спросил король, от которого не укрылись трепет и бледность графини.
– О, сударыня, – вскричал Жильбер, почувствовавший себя хозяином положения, – оставим уловки, оставим увертки. Довольно лгать и вам и мне. Я тот Жильбер, что совершил преступление, я тот Жильбер, что сочинял пасквили, я тот Жильбер, что владел ларцом. Вы – знатная придворная дама. Пусть нас рассудит король: предстанем перед его судом и поведаем нашему королю, а с ним и Господу, обо всем, что произошло между нами, и, покамест Господь не вынес своего приговора, выслушаем приговор короля.
– Поступайте, как вам заблагорассудится, сударь, – отвечала графиня, – но мне сказать нечего, я вижу вас впервые в жизни.
– а о ларце впервые в жизни слышите? Графиня сжала кулаки и до крови закусила бледную губу.
– Да, – сказала она, – впервые вижу и впервые слышу.
Но для того, чтобы выдавить из себя эти слова, ей пришлось совершить такое усилие, что она покачнулась, точно статуя при начале землетрясения.
– Сударыня, – сказал Жильбер, – берегитесь, вы ведь, надеюсь, не забыли, что я ученик Джузеппе Бальзамо, и власть над вами, какою обладал он, перешла ко мне спрашиваю в первый раз, согласны ли вы ответить на мой вопрос? Где мой ларец?
– Нет, – сказала графиня, находившаяся в чрезвычайном смятении и, казалось, готовая броситься вон ив комнаты. – Нет, нет, нет!