Под крышами, на переплете из красных перекладин, висели огромные фонари, круглые на нижнем этаже и квадратные на верхнем. На верхушке крыш какой-то фантастический зверь, не то собака, не то лев, сидел с открытой пастью, подняв хвост и гриву.
С восьми часов утра — час дракона — толпа начала собираться перед фасадом большого театра. Те, которые не надеялись попасть туда, хотели по крайней мере, полюбоваться блестящим зрелищем прибытия богатых обывателей и изящных женщин.
По обе стороны главного входа, к которому вела широкая лестница, были устроены высокие площадки. На них появилось несколько из представителей актеров труппы в городском наряде, с веером в руках. Торжественным словом, с забавными телодвижениями они расхваливали перед публикой те пьесы, которые давались на сцене, великолепие костюмов и постановки, несравненное дарование актеров. Когда этот сюжет истощился, они забавляли толпу всевозможными шуточками, побасенками, анекдотами, которые рассказывали с комической важностью, не переставая махать веером с большой ловкостью и грацией.
Вскоре со всех сторон стала стекаться публика, которой посчастливилось заранее взять билеты. По обоим мостам, переброшенным через канал направо и налево от театра, в полном порядке двигались непрерывные ряды норимоно и канго, из всех улиц прибывали паланкины. Черный лак блестел на солнце, наряды торопившихся женщин блестели подобно только что распустившимся цветам. Несколько молодых людей приехало верхом, они бросили уздечки слугам, которые бежали впереди них, и быстро стали подниматься по ступенькам. Многие семейства приходили пешком под большими зонтами. На канале у пристани столпилась масса лодок. Лодочники перебранивались между собой, женщины, вскрикивая от страха, спрыгивали на берег. За ними шли служанки с великолепными резными ящиками из слоновой кости, перламутра, сандалового дерева. Вскоре зал наполнился, и двери были закрыты.
Театр внутри имел форму продолговатого четырехугольника. Низенькие перегородки разделяли партер на множество отделений одинаковых размеров: это был тип ящиков, в которых не было никакого входа. Приходилось пробиваться по ребру этих маленьких стен, достаточно широких, чтобы можно было поставить обе ноги. Это небезопасное путешествие сопровождалось криками и смехом. Женщины путались в своих красивых платьях, шли осторожно, иногда спотыкаясь. Мужчины протягивали им руки, помогая спрыгнуть в их отделение. Другие садились на перегородку и спускались вниз. В каждом ящике могло поместиться восемь человек. Они сидели на циновках, на полу, и театральный служитель приносил им на лакированном подносе чай, сакэ, маленькую жаровню и трубки.
Над партером с трех сторон тянулись по стенам два яруса лож, четвертая стена была занята сценой. Эти ложи были разукрашены золотом и живописью по красному или черному лаку. Это были любимые места в театре, в особенности верхнем ярусе.
Здесь самые нарядные щеголихи выставили напоказ свои великолепные туалеты. Зал представлял блестящее зрелище: женщины были большей частью прелестны, со своим матово-белым цветом лица, с блестящими волосами, темными глазами. Переливы шелка, блестящие складки атласа, блеск красок и шитья — все это составляло веселую и роскошную картину. Замужних женщин легко было узнать по их зубам, зачерненным смесью железных опилок с сакэ. По их вырванным бровям, по кушакам их платьев, завязанным огромным бантом на животе. У молодых девушек бант был завязан сзади, и зубы сохраняли свою природную белизну. Прическа у них была тоже другая: вместо того, чтобы заплетать косу или собирать волосы в пучок на макушке, они зачесывали их на лоб и ставили в виде бабочек по обе стороны лица, а концы искусно закручивали в пышный шиньон. Вот одна женщина заменила черепаховые гребенки, которые обыкновенно втыкают во все прически, столь же длинными золотыми. Ее соседки предпочли убрать свои волосы только цветами или шелковыми шнурками.
Мужчины были столь же нарядны, как и женщины. И они тоже щеголяли одеждами из крепа, бархата и парчи. У некоторых на плечах были вышитые шарфы, один конец которых свешивался наперед. Чем выше положение лица, носящего шарф, тем концы его длиннее. Когда он кланяется к старшему, концы его шарфа должны касаться земли. Поэтому, чем они длиннее, тем меньше вельможа наклоняется. Многие вельможи явились инкогнито, скрыв лицо под креповым капюшоном, из-под которого виднелись только глаза; они заняли ложи первого яруса. Но одна из них, ближе к сцене, оставалась пустой. Вдруг дверь открылась — и появилась женщина.
Присутствующие не могли удержать крика изумления, узнав Йодожими. Возможно ли? Мать сегуна открыто входит в театр! Неужели она потеряла всякое уважение к обычаям, приличию, к самой себе? Легкое газовое покрывало, прикрепленное большими булавками к ее прическе и спускавшееся на ее лицо, нисколько не скрывало принцессу, хоть и намекало на ее намерение сохранить инкогнито. Ее узнали с первого взгляда. Но вскоре изумление сменилось восхищением. Ей были благодарны за то, что она не скрывала своего прелестного лица, которое казалось еще прекраснее под этим тонким покрывалом. Мало того, необыкновенный наряд Йодожими поразил толпу. Материя на ее платье была бледно-золотая, покрытая жемчугом и стеклянными бусами. Она вся как бы струилась, и казалось, будто из-под ее складок сверкали звезды. Принцесса улыбнулась, видя, как быстро первое движение неудовольствия сменилось восхищением. Она медленно села, и когда она устроилась, позади нее оказался замаскированный воин.
Но уже раздались смутные звуки гонга, несколько рулад флейты, глухих ударов в барабаны. Музыканты взялись за инструменты, значит, скоро начнется.
Все повернулись к сцене. Она была закрыта занавесью, расписанной ромбами. В середине, на красном круге, были нарисованы огромные китайские буквы: это было имя Гремящего Кубаря, знаменитого актера, которому не было равных. Этот занавес посвятил ему один богатый торговец шелковых изделий, он должен был служить неизменно до того дня, когда кто-нибудь из его сотоварищей превзойдет Гремящего Кубаря или сравняется с ним.
Занавес заколебался, из-под него вылез человек. Как только он появился, гам, наполнявший зал, мгновенно стих. Человек поклонился публике с разными ужимками. Он был одет как богатый вельможа и держал в руках сверток бумаги, который начал разворачивать.
Его речи ждали с глубоким молчанием. Впрочем, все знали, что никто ничего не поймет, потому что таково назначение этого субъекта. Он должен был говорить так, чтобы его не поняли. Если откроется хоть частица истинного смысла того, что он читал, то цель его не будет достигнута. Однако он должен читать текст точно, не пропуская ни слова и ничего не прибавляя. В этой записке излагалось краткое содержание даваемой пьесы, имена действующих лиц, актеров и мест, где происходит действие. Чтец, разделяя слова и фразы, останавливаясь не там, где следует, соединяя то, что должно быть разделено, ухитрялся совершенно искажать содержание, создавал двусмысленности, шутовские фразы, от которых публика умирала со смеху. Однако все слушали, стараясь восстановить истинный смысл. Но ловкий чтец удалился, не дав догадаться, о чем шла речь.