Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зазевался Сахан, не заметил, как оказался на вощеном паркетном полу перед очами какого-то бодрячка. Тот хотя и был в годах, но, как чин молодежный, вскочил шустро, руки пожал по-свойски - и снова за стол. Сесть, однако, не предложил. Стал слова говорить разные про героизм и тяжелую жизнь в тылу. Сахан усмехнулся было, но взял себя в руки и дальше слушал сочувственно. В это время гладкие профурсетки, одетые под солдаток в обтяжные юбчонки, грамоту готовили. Профурсеток было двое, а грамота - одна. Поднесли ее чину, тот чертиком подскочил, свободную руку за борт габардинового кителя сунул - вточь как на портрете над ним - и зачитал. Потом протянул грамоту через стол да так в поклоне и замер.
"Не подагра ли труженика прихватила?" Сахан, но заметил, что и профурсетки затихли в некотором конфузе. Проследил Сахан - под ноги ему смотрят. А под ногами лужа шевелится. Снег в усовершенствованном ботинке раскис - как ни отрясал его Сахан, и потекло.
Потом профурсетки с чином переглянулись и скромно потупились. Не заметили лужу. Но Сахан взгляды перехватил и обозлился. "Воспитаны, суки гладкие", выругался он про себя и неожиданно топнул в лужу усовершенствованным ботинком так, что брызги веером. Секретарь затрясся и за грамоту не поблагодарил - едва не бегом выволок Сахана из кабинета. В коридоре вскинулся: "Как ведешь себя, свинья, ботинок попросить не мог - в горком шел". Сахан секретаря укоротил и грамоту из рук вырвал - будет чем отбиваться, если на контроле загребут. Но загребать не стали, верно мелка выходка показалась.
# # #
Дорогой Сахан поостыл и решил все же купить для представительства новые ботинки - видно, на рвань мода отошла, в чины хочешь, по чину и шапку справь. Да на что справить? Поторопился с деньгами покончить, разом отдал. Стихийный коммунист Сахан, дери его за ногу! Вот и чешись теперь!
Но, вернувшись домой, Сахан сообразил - взял ломик и пошел паркет ковырять, что сохранился в квартирах, пробитых песочной бомбой. Пару связок продал эвакуашкам, ютившимся под лестничной клеткой, а с другой парой весь дом излазил - не берут. Феденька, гад, всех углем обеспечил. Монополист, так его мать, никакого свободного рынка. Спасибо, Феклу встретил - баба придурковатая, не с того конца ложку держит, - всучил ей связку. Денег у Феклы при себе не было, согласился прийти к вечеру, да заспал с беготни. Посреди ночи проснулся - идти ли, нет - а ну как к утру сожжет Фекла паркетик да про деньги забудет? Испугался Сахан, на ноги вскочил и, как был в куртяшке драной, побежал к Фекле. Спросонья машину у ворот проглядел, не поостерегся - и попал в историю.
С разбегу вломился в дверь - а она как по заказу - в отвал. И пикнуть не успел, схватили за хибо да на солнышко - носом в стену ткнули.
"Это что за падло? - спросили. - Отвечай!" "Падло, падло, - зачастил Сахан. - Свой я..." "Разберемся, - говорят. - А теперь чтоб рожу к стене - и ни с места".
Рожу-то, допустим, к стене, а глаз по сторонам норовит. Дверца Феклина враспах, а в комнатенке шмон. Трое ворочают - только тряпки да бумажки летают, - а четвертый вроде самого Сахана, рылом к стене стоит. По обмоткам только и признал Сахан - книжник! Ба, книжника берут! За что ж его, дистрофика? Сидел тихо, писал да книжки грыз, как мышь в голодуху. А и мышь помешала. Ногами сгребли в груду все бумаги да книги; одного просматривать оставили.
- Пошел, - приказали книжнику.
Тот от стенки повернулся - тощий, длиннорукий и от счастья прозрачный. Даже того, что постарше, в кожанке, пробрало. Отступил на шаг и спрашивает книжника доверительно:
- Рехнулся?
- Нет. Праздник у меня. Я свою работу закончил. Успел.
- Где же твоя работа, тут, что ли? - Чин туповато оглядел груду бумаг и сапогом ткнул. - Да ты знаешь, куда твоя писанина пойдет?
- Это теперь неважно, - книжник отвечает и, кажется, расцеловать чина готов. - Главное, что я успел. Договорил. А слова не на бумаге - на небесах пишутся. Людям не стереть.
- Беда с вами, - сказал чин и любовно подтолкнул книжника коленом. Пошел, пошел, мы люди работящие, временем дорожим.
Повели книжника мимо Сахана, и таким обжигающим счастьем он светился, что забыл Сахан про наказ, мотыльком к нему потянулся. Померещилось, будто однажды озарило такое по жизни, а когда - забыл. Шевелением выдал себя, схлопотал по затылку, и снова:
- Да что же это за падло здесь?
Спасибо кто-то голос подал:
- Дворник здешний.
Сахан взглянул мельком - морда знакомая, когда-то у домоуправа встречал. Одет в штатское, видно опер районный.
- А чего по ночам шляется? - спросил тот, что по затылку заехал.
На этот раз опер промолчал. Сахан ощутил тягостную тишину и решил вывернуться - про деньги затемнить, на дурачке проехать, смешком - вам, дескать, помочь пришел, - но промолчал. Смутил книжник. В жизни за собой такого не знал - и на тебе, потерялся, смолчал. А тишина гнетет, на затылок давит, только и слышно - сопит чин, мозгами крутит. От таких мозгов всего ждать можно. Наконец бросил оперу:
- Ладно, на твою совесть оставляем.
Тут бы обрадоваться, над оперной совестью хохотнуть - ан нет - все книжник в мыслях. Сказали бы - в жизнь не поверил Сахан, но ведь сам, своими глазами видел - вели человека под нож, а он от счастья светился. И любопытно стало до одури - что же это так важно закончить, после чего и под нож не страшно? Любопытством и боязнь одолел, к оперу подсуетился, а потом и к тому, что при бумажках оставлен. Мельтешил по комнате - вроде бы помощь оказывал, - а сам, изловчась, листочек ногой под шкаф загнал. И вовремя - мужик просмотром мучить себя не стал, попхал всю охапку в мешок дерматиновый, сапогом прижал, стянул ив машину трусцой. На ходу бросил оперу:
- Понятых оформи.
Тут только заметил Сахан забившегося в угол Иванова-Гвоздика, работягу из эвакуашек. "Застенчивый, - подумал он злобно, испугавшись за свой листочек, не знает, сука позорная, куда и спрятаться. Вот оно как - комнатенку выслуживать".
Но Иванов-Гвоздик про листочек не пикнул, подписался, куда опер пальцем ткнул, и ушел, руки в рукава пряча. Сахан проводил его взглядом и подобрел. Да и чем другим взять ему, бедолаге? Семь спиногрызов да баба на сносях - и все под лестницей ютятся, спят по очереди. А на заводе как ни паши, а жилплощадь скорее на кладбище выслужишь. Пошел ты, бедняга, в сучок, наклепал ублюдков, вот и вертись, подсобляй властям людей приходовать.
Отпустив понятого, опер развалился на стуле и "Беломор" запалил с прищуром. Потом спросил:
- Как звать?
- Кулешов Александр.
- Ты вот что, Кулешов. Мне еще дежурить всю ночь, а теперь выпить с устатку - самое оно. Скажи, кто в доме водку держит? Скажи, за мной не пропадет.
Мог Сахан и отпереться - на морде не написано, держит кто или нет. Но невтерпеж было до листочка добраться, и решил спровадить опера.
- Подскажу, - ответил Сахан. - Феденька-истопник держит.
- Ты смотри, гад какой! Держит - и молчит. Ну ладно, расколем Федьку, мужик свой, на подписке. - Опер поднялся и хлопнул Сахана по плечу. - Уважил, Кулешов, не забуду. Пора и тебя к делу приставить.
"Далеко пойду", - заметил про себя Сахан.
Но опер неожиданно стиснул плечо железными пальцами и повернул присевшего Сахана к себе лицом.
- А кто Голубева предупредил?
Извиваясь от боли, Сахан затряс головой:
- Не знаю... какого Голубева?
- В лицо смотри, - приказал опер.
Сахан посмотрел в тяжелое, косо срезанное от скул к подбородку лицо и встретил мутный похмельный взгляд.
- Электрика Голубева Николая из шестьдесят четвертой квартиры кто предупредил?
- Не знаю, падлой быть, не знаю, - отвечал извивавшийся Сахан.
- Смотри, - предупредил опер. - Что-то по ночам шляться любишь.
- Не я! Не я! - выкрикивал Сахан.
- На первый раз поверю. - Опер отпустил Сахана и пошел к двери.
Сахан потирал плечо, а сам зубами скрипел от злости, думал: "Знал бы, что такая сволочь, - видел бы ты водку как свои уши".
- Ты на меня, парень, не кривись, - сказал опер на прощанье. - За такое знакомство и потерпеть не грех. Поумнеешь - поймешь.
Дверь за опером затворилась, оставив Сахана в злобной тоске. "В гробу я такие знакомства видел, сексот поганый", - твердил он вне себя от пережитого унижения, а потом вспомнил про листочек - и на душе прояснило.
Залез под шкаф, нашарил сложенную бумажку - и за шиворот ее. Побежал было к себе, да спохватился, что за деньгами приходил, - и к Фекле на кухоньку. Сидит старушка, свернутым платком слезы мокает, крестится. Увидела Сахана, платок приняла - а лицо как печеная картошка, из костра краше выкают.
- За что тихого человека? - спрашивает Фекла. - За что? Грех-то какой.
Каждого свое мучит. Ей - грех, а тут деньги нужны - на ботинки, на представительство. Вдруг опер вернулся, бумажку сунул:
- Подпишите, гражданка.
Фекла платочек на уголок стола отложила - и за карандаш, что опер подсунул. Вот так, старушка, пишись под грехом. Подписалась - только крестиком себя обмахнула. И до того Сахану невмоготу стало, что сплюнул в сердцах и про деньги забыл, ушел в дворницкую.
- Бессонные ночи - Александр Назаров - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Небесные тела - Джоха Аль-харти - Русская классическая проза
- Необычный адвокат У Ёну. Сценарий. Часть 1 - Мун Чивон - Русская классическая проза