Читать интересную книгу Германия: самоликвидация - Тило Саррацин

Исследователь интеграции Штефан Люфт формулирует более абстрактно, но в том же направлении: «Условием успешной интеграции является известная мера ассимиляции. Ассимиляция — условие возможности успешной интеграции. На уровне индивидуума интеграция и ассимиляция не означают, что иммигрант должен отречься от своего происхождения, отказаться от традиций и приоритетов и т. п.»{419}. Но нельзя стремиться к стойкому дифференцированию, ибо «все стойко этнически дифференцированные общества представляют собой, более или менее выраженно, этническое расслоение. Практически нет этнически дифференцированных обществ, которые не были бы одновременно этнически расслоённым обществом»{420}.

Хартмут Эссер различает следующие уровни ассимиляции:

• культурная ассимиляция (знания, навыки, язык);

• структурная ассимиляция (утверждение в образовании и на рынке труда);

• социальная ассимиляция (сеть взаимоотношений, брачное поведение);

• эмоциональная ассимиляция (идентификация, продиктованная чувством){421}.

Данное перечисление подтверждает, что интеграция без известной меры ассимиляции вообще невозможна. В принципе излюбленная формула «интеграция — не улица с односторонним движением», при помощи которой внушается движение навстречу друг другу принимающего общества и приезжих, прикрывает основополагающую необходимость приспособления, чтобы интеграция успешно состоялась.

Интересно разобраться с мнением турецкого премьер-министра Эрдогана по поводу ассимиляции. Турция во всяком случае является экономически наиболее прогрессивной и наиболее демократичной страной исламского культурного круга. Да, собственно, она единственная исламская страна, которая худо-бедно соответствует масштабам западной демократии. К тому же Турция стремится стать членом ЕС. В настоящее время в ЕС живут 5 млн турок. Итак, проштудируем речь, которую премьер-министр Турции произнёс 10 февраля 2008 г. в Кёльне под неистовое ликование 20 тыс. слушателей с турецкой миграционной историей{422}.

Эрдоган начинает: «Турецкая община и турецкий человек, куда бы они ни пришли, приносят с собой только любовь, дружбу, покой и защищённость. Ненависть и враждебность никогда не могут быть нашим делом». Другими словами, это значит: ненависть и враждебность — всегда дело других. Можно ли всерьёз представить, чтобы западный государственный деятель говорил нечто подобное своим соотечественникам за рубежом и чтобы он вообще такое говорил? Нет, он бы поостерёгся выставлять себя на посмешище, и ему бы никто не поверил. Это — в лучшем случае — риторика, присущая наивному национализму конца XIX в. или происходящая из чуждой нам культуры. Вообще же это язык шовинизма. Эрдоган продолжает: «Вот уже 47 лет, как вы своей работой, своими стараниями вносите вклад в то, что Германия идёт вперёд, что Германия становится в Европе и в мире могущественной страной. Ваши глаза и уши всегда были обращены в сторону Турции. Я очень хорошо понимаю чувствительность, которую вы выказываете по отношению к ассимиляции. Никто не может ожидать от вас, чтобы вы подчинились ассимиляции. Ибо ассимиляция есть преступление против человечности».

Не говоря уже о неумеренности в выборе слов, этот пассаж отнюдь не является случайным промахом. Для этого он слишком тщательно составлен. Эрдоган хвалит турок в Германии за то, что они остаются турками; он призывает их и впредь оставаться ими и не приспосабливаться к принявшему их обществу. Кроме того, он явно претендует на то, чтобы в качестве турецкого государственного деятеля говорить от имени всех турецких мигрантов в Германии, то есть Эрдоган стремится к стойкой консервации турецкого меньшинства в Германии, которое первым делом должно ориентироваться на страну происхождения. Это тоже шовинизм.

Эрдоган грозит в отношении вступления в ЕС: «Да, вы уже в Европейском союзе. У нас уже и без того почти пять миллионов наших граждан находятся в Европейском союзе». Так и хочется добавить: все 5 миллионов слушают Эрдогана, а не те государства, которые приняли их к себе. Будь это иначе, ассимиляция уже бы состоялась, и тем самым состоялось бы «преступление против человечности».

За несколько дней до этого компания ARD показывала место преступления в Людвигсхафене: там было совершено насилие и убийство в семье турецких алевитов. Эрдоган почти неприкрыто требует цензуры: «Свобода прессы никогда не может быть неограниченной. Свобода мнений никогда не может быть неограниченной. Свободы простираются лишь до границ областей свободы других». Это не имеет ничего общего со свободой прессы. Кстати сказать: речь шла не о предоставлении свободы детской порнографии, и речь шла также не об отрицании холокоста. Речь шла всего лишь о криминальной истории в семье турецких мигрантов.

Скажем сдержанно: Турция Эрдогана не подходит Европе в культурном отношении, а страна, которая хвалит своих мигрантов за то, что они не ассимилировались в принявшем их государстве, является нарушителем спокойствия в мирном сосуществовании.

Допустим (а мы, пожалуй, должны сделать это допущение), что речь Эрдогана является зеркалом турецкой души, и тогда нечего удивляться недостаточному успеху в интеграции турецких мигрантов. Турки в Германии, следующие желанию Эрдогана так и оставаться турками, да ещё при этом размножаться на уровне выше среднего, со временем нанесут ущерб культурной идентичности Германии, поскольку они ставят вне закона закономерность действительной интеграции: «Внутри Европы переселяются лица определённой этнической принадлежности в область другой этнической принадлежности, затем при помощи языка они постепенно меняют и свою культурную идентичность, и самое позднее их дети становятся полностью интегрированными членами солидарной общины страны их выбора. Так, из французов, итальянцев и поляков становятся немцами и наоборот»{423}, — констатирует австрийский исследователь поведения Иреней Эйбл-Эйбесфельдт. Но в этом, кажется, и состоит самый большой страх турок. Хоть они и потребляют в Германии чуть ли не исключительно турецкие СМИ, тем не менее реакция на позицию некоторых турецких передач, идущих на немецком радио и давно не пользующихся спросом, была просто безмерной{424}.

Мусульманские мигранты и среди них турки хоть и интегрируются существенно медленнее, чем другие мигранты, но всё же меняются. Тот, кто вырос в Германии, замечает, самое позднее, приехав в Турцию, что он теперь «дойчлэндер», а не настоящий турок{425}. Плохо только, что многие «дойчлэндеры» в итоге не являются ни настоящими турками, ни настоящими немцами.

Говорят, интеграция имеет дело с заботой об идентичности, с болью и страхом потерь. Говорят также, что дело тут не только в деньгах или работе. Тот, кому принадлежат эти слова, знает, о чём говорит: Ахмед Абуталеб, приехавший из Марокко в 1976 г. в возрасте 15 лет, закончил институт по специальности «телекоммуникация», стал государственным секретарём по социальным вопросам, и с октября 2008 г. он — бургомистр Роттердама. Сегодня он говорит: «Если рассматривать культурные различия лишь как обогащающий фактор, то остаются вне поля зрения чувства многих частей общества»{426}.

Видимое различие между мусульманскими мигрантами и принимающими их обществами лежит не в цвете кожи и не в строении лиц. Большинство арабов и турок можно принять за греков или южных итальянцев, а пакистанцев за индийцев. Видимое различие, которое создаёт чувство дистанции, да и призвано, пожалуй, его создавать, состоит в одежде женщин, прежде всего в головном платке. Он стал знаком того, что ислам имеет общественно-политическое измерение и по ту сторону религии.

Переход от головного платка через покрывало к парандже — плавный. Такой же плавный, как переход от послушной мусульманской девочки, выходящей замуж за молодого человека, которого ей подыскал отец, потому, что так велит традиция, к подавленной молодой женщине, которой против её воли пришлось бросить школу и вступить в брак, которого она не хочет.

Если она попытается вырваться, в Турции ей грозит насилие, похищение, а в худшем случае убийство «во имя чести».

Все исламские общества ограничивают свободу женщины и указывают ей на её более низкий ранг. Разница в ранге выражается хотя бы в том, что мужчинам разрешено многожёнство, а женщинам нет. Некла Келек осуждает: «Западные интеллектуалы любят призывать к спокойствию в отношении вопросов одежды. Мол, от этого не рухнет демократия ни у нас, ни в Турции. Я не разделяю это мнение, ибо головной платок — это передовое знамя целой идеологии, коллективистского и патриархального общественного образования»{427}.

Среди мусульманских женщин в Германии 33 % носят головной платок, 53 % отказались от него. Правда, среди 18—29-летних молодых женщин головной платок носят 34 %, среди 30—39-летних их 37 %, а среди женщин старше 60 — всего 27 %. Так же, как и в Турции, где сейчас 61 % женщин носят платки, в Германии распространение головных платков набирает силу{428}. Достоверны ли эти цифры, собранные «Монитором религий» фонда Бертельсмана[64] путём опроса, неизвестно. Остаётся открытым вопрос, традиционные ли круги были охвачены этим опросом.