— Не поняла.
— Призраки. — Нимуэ не смотрела на нее. — Пришельцы из иных измерений, иных плоскостей, иных мест, иных времен. Видения, изменяющие чью-то жизнь. Изменяющие и свою жизнь, свою судьбу… Не ведая о том. Для них это попросту… очередное место. Не то место, не то время… Снова, в который уже раз подряд, не то место, не то время…
— Нимуэ, — вымученно улыбнулась Кондвирамурса. — Напоминаю: здесь я — снящая, именно я нахожусь тут для того, чтобы наблюдать сонные видения и онейроскопии. А ты ни с того ни с сего начинаешь вещать так, словно то, о чем говоришь, видела… во сне.
Королю-Рыбаку, судя по резко усилившейся ругани, блесну отцепить не удалось, леска порвалась. Нимуэ молчала, глядя на рисунки. На Цири и единорога.
— Все это, — очень спокойно сказала она наконец, — я действительно видела во сне. Видела во сне множество раз. И однажды видела наяву.
***
На поездку из Члухова в Мальборк при определенных условиях может, как известно, уйти даже и пять дней. А поскольку письма члуховского комтура[34] Винриху фон Книпроде, Великому магистру ордена, должны были дойти до адресата не позже, чем в Троицын день, рыцарь Генрих фон Швельборн тянуть не стал, а отправился на следующее утро после праздника Вознесения, чтобы иметь возможность ехать спокойно и не бояться опоздать. Langsam, aber sicher.[35] Такое поведение рыцаря очень нравилось его эскорту из шести конных стрелков под командой Хассо Планка, сына пекаря из Кельна. Арбалетчики и Планк больше привыкли к таким господам-рыцарям, которые ругались, орали, погоняли и приказывали гнать во весь опор, а потом, все равно не успев к сроку, всю вину валили на несчастных ландскнехтов, отговариваясь враньем, недостойным рыцаря, к тому же рыцаря Ордена. Было тепло, хоть и пасмурно. Время от времени моросило, яры затягивал туман. Поросшие буйной зеленью холмы напоминали рыцарю Генриху его родную Тюрингию, матушку, а также то, что у него больше месяца не было женщины. Едущие позади арбалетчики тупо напевали балладу Вальтера фон дер Фогельвейде. Хассо Планк дремал в седле.
Wer guter Fraue Liebe hatDer schamt sich aller Missetat…[36]
Странствие протекало спокойно и, кто знает, может, таковым оставалось бы и до конца, если б не то, что ближе к полудню рыцарь Генрих заметил неподалеку от тракта поблескивающий плес озера. А поскольку завтра была пятница и имело смысл заблаговременно запастись постной пищей, рыцарь приказал спуститься к воде и поискать какую-нибудь рыбацкую хибару.
Озеро было большое и даже обзавелось собственным островом. Никто не знал его настоящего названия, но оно, несомненно, было Святым. В здешней языческой стране — словно в насмешку — каждое второе озеро именовалось Святым.
Подковы захрустели по устилающим берег ракушкам. Озеро затягивал туман, но все же было видно, что с людьми здесь жидковато. Ни лодки, ни сетей и вообще ни живой души. «Придется поискать в другом месте, — подумал Генрих фон Швельборн. — А если нет, ничего не поделаешь. Поедим, что есть в мешках, даже если это ветчина, а в Мальборке исповедуемся, капеллан назначит епитимью и освободит от греха».
Он уже собирался отдать приказ, когда в голове под шлемом что-то зашумело, а Хассо Планк дико заорал. Фон Швельборн глянул и остолбенел. И перекрестился.
Перед ними из ничего возникли две лошади — белая и вороная, а мгновение спустя он с ужасом увидел, что из выпуклого лба белой лошади торчит закрученный винтом рог. Увидел он также, что на вороной кобыле сидит девушка с пепельными волосами, зачесанными так, чтобы они заслоняли щеку. Мираж, похоже, не касался ни земли, ни воды, а выглядел так, словно повис над стелющимся по глади вод туманом.
Вороная лошадь заржала.
— Uuups, — вполне отчетливо произнесла девушка с пепельными волосами. — Ire lokke, ire tedd! Squaess’me.
— Святая Урсула, покровительница, — забормотал Хассо, побледнев как смерть. Арбалетчики замерли, раскрыв рты и осеняя себя крестными знамениями.
Фон Швельборн тоже перекрестился, затем нетвердой рукой вытянул меч из ножен, притороченных под тебеньком.
— Heilige Maria, Mutter Gottes, — рявкнул он. — Steh mir bei![37]
Рыцарь Генрих не опозорил в тот день своих бравых предков фон Швельборнов, в том числе и Дитриха фон Швельборна, храбро бившегося под Дамьеттой и одного из немногих, которые не убежали, когда сарацины волшебством запустили на крестоносцев черного демона. Пришпорив коня и вспомнив неустрашимого предка, Генрих фон Швельборн ринулся на привидение, разбрызгивая вылетающие из-под конских копыт крошки беззубок.
— Орден и святой Георгий!
Белый единорог совершенно по-геральдически поднялся на задние ноги, черная кобыла заплясала. Девушка испугалась, это было видно с первого же взгляда. Генрих фон Швельборн бурей мчался на них. Как знать, чем бы все кончилось, если б озеро вдруг не покрыл туман, а таинственный мираж лопнул, распался на разноцветные осколки, словно витраж, в который швырнули камнем. И все исчезло. Все: белый единорог, вороная лошадь, странная девушка…
Мерин Генриха фон Швельборна с плеском влетел в озеро, остановился, мотнул головой, заржал, принялся грызть зубами удила.
С трудом усмирив закапризничавшего коня, Хассо Планк подлетел к рыцарю. Фон Швельборн глубоко дышал и сопел, чуть ли не сипел, а глаза у него были выпучены, как у рыбы.
— Клянусь мощами святой Урсулы, святой Кордулы и всех одиннадцати тысяч кельнских дев-мучениц… — выдавил из себя Хассо Планк. — Что это было, edier Herr Ritter?[38] Чудо? Явление?
— Teufelwerk, — простонал фон Швельборн, только теперь бледнея от изумления и щелкая зубами. — Schwarze Magie! Zauberey![39] Проклятое, языческое и чертовское наваждение.
— Лучше поедем отсюда, благородный господин. Да поскорее… До Пельплина недалеко, только бы церковные колокола услыхать.
У самого леса, на возвышенности, рыцарь Генрих фон Швельборн оглянулся последний раз. Ветер разогнал туман, в местах, закрытых стеной леса, зеркальная поверхность озера поматовела и пошла рябью.
Над водой кружил огромный орел-рыболов.
— Безбожный, языческий мир, — пробормотал Генрих фон Швельборн. — Много, много трудов, работ и огня ждет нас, прежде чем Орден Немецких Госпитальеров наконец изгонит отсюда дьявола.
***
— Конек, — сказала Цири укоризненно и одновременно насмешливо, — не хотелось бы быть назойливой, но я немного тороплюсь в свой мир. Я нужна близким, ты же знаешь. А мы сначала оказываемся у какого-то озера и налетаем на какого-то смешного простака в клетчатом костюме, потом на толпу грязных и орущих лохмачей с палицами, наконец на психа с черным крестом на плаще. Нет, нет! Не те времена, не те места! Очень тебя прошу. Конек, поднатужься как следует. Очень тебя прошу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});