Читать интересную книгу Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

Тревожно выглядит часть Дубовой Рощи, где фонтан, руины летнего кинотеатра и кафе «Ветерок, — их окутала особая тишина. Так бывает, если предметы в скором времени будет можно увидеть лишь во сне; воображение бодрствующего человека не всегда способно их воспроизвести — отвлекают, не дают сосредоточиться посторонние голоса, шум машин и т. д. обязательно следует рассматривать такие вещи повнимательней. Что-нибудь запомнится и не пропадет.

16. II

День пасмурный и плодотворный. Отметил, что один автомобиль на карусели — лиловый. Что вокруг ее оси приделаны сиденья то ли для взрослых, то ли для тех, кому не достанется слон, жираф, лошадка или машина. Что у решеток ограды — внушающий тихий ужас узор… Тишина разрушения и исчезновения «звучит» иначе, чем тишина обманчивого постоянства, которое царило в Дубовой Роще времен наших там с Данченко прогулок — то был период безвременья и затишья; и до атак извне, непоправимо обезобразивших ее вид, испортивших уникальную атмосферу, было чертовски далеко.

Точно так же травмируют психику и оскорбляют разум безумцы, вываливающие на тебя при встрече свои «мысли».

Около двух часов видел входящим в подъезд Глубоководных бессмертного Дядю Колю «Петуха». И моментально созрел сюжет: тотализатор — кто раньше умрет от пьянства. Ждут игроки, ставки сделаны, ждут всю ночь, под утро из подъезда выходят все живые — никто не умер: «А нам подавай корыто, мы выйдем во всей красе, не тайно, не шито-крыто, а чтоб любовались все!»

Фраза на остановке: «Этих итальяшек у нас в городе можно повстречать чуть ли не чаще, чем армяшек«. Еще 30 лет назад мы бы решили, что это цитата из Лопе де Вега или Гольдони: «… чаще, чем армяшек, сеньор».

17. II

Очутились с товарищем вблизи упомянутого выше кафе. На двери— замок, слышно, как внутри лает собака, а за окном — между рамой и занавеской — виднеется в углу старообразная пальма в кадке.

Парасюк (Черный Парасюк) сторонится объектива. Вот бы узнать, почему? И почему Рыжий Парасюк совсем его не боялся?

На обратном пути говорили о странных, доселе не заметных вещах, творящихся со временем. Я поделился казусом с «Леди Евой», подчеркнув, что не рассчитываю на бурную реакцию. Потом обсудили новейшие чудеса, засилье питуриков — повсюду, где сосредоточены деньги и реальная власть. «Раскошерованный» сайт Прыща и тайну богатства ему подобных. Эволюция такова — сначала этнические группировки от сапожников до банкиров. За ними — питурики (если батя — академик, сынок проявит себя либо в джазе, либо на театральной сцене), ну а потом: шеф госбезопасности — даун, министр обороны — даун, и целая гвардия мам-опекунш, похожих на Папу Римского в основном. В основном это — постменопаузные коблы. Никого не преследуют, ни с кем не воюют. Питаются божьей росой. Крепко не выражаются. Некого и некому оскорблять. Материнство — норма жизни.

Haunted House по улице Чекиста. Безумие, слабоумие и оголтелая живучесть его обитателей. Ради какой цели им не дают загнуться?

И весь день тлел на морозе, выгорая, пень — последнее, что оставалось от любимой акации через дорогу. Время от времени порывы ветра раздували тлеющую сердцевину дупла, и оттуда цветами на клумбе взмывали языки пламени….

Забыл обратить внимание приятеля (это по поводу странностей со временем), что старый альбом Джейсона Бонэма называется «Disregard of Timekeeping«— «Пренебрежение Времядержанием», или проще — недостаток внимания к часам. Постеснялся — вдруг он решит, что я таким образом хочу избавиться от ненужной пластинки. На самом деле, я ее еле отыскал. Расскажу в следующий раз. А пальма за стеклом обреченного кафе — грустный знак.

18. II

Опять поздно вечером в честь каких-то побед гремят салюты, полыхает фейерверк — между прочим, в двух шагах от детской больницы. Перевод с немецкого: «Таким образом жиды, продающие пиротехнику богатым бандитам, вовлекают тех в ритуальное истязание больных детей. И наживаются на этих пытках».

22. II

Опыт с прослушиванием «Ceremony» принес щедрые плоды. Вчера к вечеру сильно похолодало. Наблюдали в темноте сапожную будку-ларек, по фасаду которого развешены куклы Вуду (их не убирают на ночь), а сзади на двери висит пальто на вешалке. Ветер в свете фар и фонарей гонит целые волны пыли. А в темноте позвякивают колокольчиками куклы. Хотелось бы внимательней рассмотреть это место при свете дня. Расстались, выпив по пятьдесят на ветру, за ушедших из нашей жизни персонажей. «У меня в кармане твоя книга. Хотел, чтобы ты подписал», — по-моему, нормальный финал рассказа.

10:30

Мимо окон прошагал человек с трубочкой а ля Папа Жора. Трубочка-мундштук.

Из-за холодов снился Данченко — я давал ему вязаную шапку от мороза. Звоню — он дома, говорит: «Отхожу» — Я: «Саша! Ты шапку не потерял?» — Он бодро: «Нет! Как можно?»

Сегодня совсем холодно — градусов двенадцать, а воздух — отравленный. Вчера один человек рассказывал мрачнейшую фантастику, сегодня — Ира. И все в их словах — чистая, зловонная правда.

28. II

Ну! «Оперный Голос» готов. Сколько лет пролежал, как в могиле. Мне эта штуковина по-своему дорога. В ней мне удалось (насколько мог) прокудахтать несколько горьких шуток на любителя.

3. IV

Магические подробности от Калоева: Помню ли я «Киберика»? Еще бы, его нам показывала учительница физики. Киберик! Разве такое можно не запомнить? Разве такое забывается? Кстати, у нее сын — «Орнелла Мути»! Тот самый. «Орнелла Мути».

Какой-то ветеран мог часами сидеть на унитазе. Азизян сразу уточняет: Это Марго!

13. IV

Вчера вечером приходил человек и показывал интересные фото по линии Лавкрафт — Данченко.

Сегодня, как выражается Ди Блязио, — «День Лешего», пятница, 13-е число. Не знаю, какая тут оккультная связь, но это — явный повод для оживления среди питуриков. Лезут на глаза, «скопом прут из-за портьер».

Шапорин жив и здоров. А я подумал, что он сдох — с его точки зрения, он мне должен смертельную сумму. В очередной раз одолевает (от «Хелло, Долли!») дума о людях, не заметивших свою смерть — они как-то по-особому, «не по-нашему» ведут себя противно и вызывающе. Заходят в пустые подсобки, выходят там, где выхода быть не может, и, нырнув под арку дома, где выступал Адольф, исчезают в зеленой стене… Возможно, они еще более настойчиво и сплоченно, объединившись в новое «меньшинство», заявят о себе в недалеком будущем. Следом за питуриками и лишенцами (дауны — то само собой) подойдет их очередь чем-то «украсить» этот мир. Возможно, придется дожить и до такого.

20. IV

Умер бард Непомнящий. После тяжелой и продолжительной болезни. From Here to Eternity.

С удовольствие слушаю Дана Спатару. Но — один. Совсем один. Дядя Каланга звонил почти с того света — в маленький рыболовный колокольчик, вроде того, что обзванивал кукол на сапожном киоске… И первый холодок последнего древнего одиночества повеял в меня, будто от весенней лужи, затопившей подступы к старой карусели…

28. IV

Ди Блязио чем-то порадовал, чем-то озадачил.

От другого агента (возможно, она классический double trouble, работает на двоих) целое корыто опрокинуто под ноги, корыто грязнейшей информации: Страшное Лицо в Черной Комнате, метеоризм Страшного Лица… Несмотря на очевидную юдофобию источника, звучит крайне достоверно. Как в романах Ирвинга Шульмана. Вот пусть сами с ним и разбираются.

25. IV

У Джека Лондона в «Потере лица» — Тебеньков. Так зовут и Вицина в «Опекуне».

«Оно» — юношеский рассказ Теодора Стерджена придуман в 1940 году, но проливает свет на происхождение и внешность достаточно многих теперешних существ.

Калоев утверждает, будто десять лет назад в районе Зеленого Яра был предварительно оскоплен, лишен рук и ног и оставлен в таком виде умирать какой-то «троюродный брат Азизяна». Впервые слышу, но история в самом деле жуткая.

28. IV

Главная фраза, точнее, слово этой субботы: Ди Блязио произнес: «ПАНАС».

И, покорные слову, распахнулись неучтенные врата, опрокинув корыто информации. И она оказалась правдивой, но отвратительной. И в ней плавали фрагменты, необходимые для планомерного проведения ранее задуманных мероприятий, достижения поставленных целей. Будем ждать. Не слишком долго. Не слишком.

2. V

Солнечно. Солнце вчера на закате было как в конце сентября. И листва деревьев будто бы начинает желтеть, едва распустившись. Опять происходят странные вещи, уже не просто со временем, а с временами года (недаром лишенцы так любили петь «под музыку Вивальди»). В одном месяце могут уместиться и зима, и лето, и осень и весна. (Какой-то советский песенник-текстовик накаркал: «… и вечная ве-е-есна-а-а!») Но на улицах в моей округе царило (оно именно воцарилось) поразительное, какое-то уже невообразимое безлюдье. Совершенно пустой пригородный вокзал. И тут же тревожная мысль — значит, их можно куда-то увести всех до одного, объединив какими-то общими, коллективными приманками.