Читать интересную книгу Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Первая беседа состоялась 12 ноября 1809 г. В этот момент уже начались дискуссии о конвенции по Польше, о чём Чарторыйский хорошо знал. Он выразил царю сожаления, что тот стал «главным врагом, главным преследователем польской нации и польского имени… и что он довёл свою враждебность до того, что требует, чтобы имя Польши было стёрто из истории». На это Александр ответил, что его нельзя за это осуждать, что к этому вынуждает его положение главы Российской империи. Когда же князь, которого этот довод не убедил, обратился к царю с горьким упрёком, тот, как рассказывает Чарторыйский, стыдливо «опустил глаза».

«Разве есть что-нибудь более возмутительное, чем поведение трёх держав по отношению к Польше, — продолжал Чарторыйский. — Можно ли удивляться, что идея восстановить их страну воспламеняет поляков и объединяет их… Отныне никто не сомневается, что именно по требованию Вашего Величества, чтобы не воевать с Россией, Наполеон уступил в вопросе, в котором иначе бы он никогда не уступил… В то время как здесь открывают рот только для того, чтобы в очередной раз унизить поляков, он всеми обещаниями и лестью стирает недовольство, направленное против него… Император (Александр) ограничился тем, что ответил мне, что в случае войны с Францией он объявит себя польским королём, чтобы привлечь умы на свою сторону. Я ответил, что тогда будет слишком поздно, и, видя, что разговор и так уже долго тянется, не стал настаивать на его продолжении»[1].

Впрочем, эта беседа была только прелюдией. 26 декабря 1809 г. царь пригласил к себе Чарторыйского и опять заговорил с ним о польском вопросе. Князь снова поставил в укор своему царственному другу подготовку унизительной конвенции по отношению к Польше: «Император уклонился от ответа на мой вопрос и сказал мне просто-напросто, что дело обстоит не так, как я его себе воображаю». Чарторыйский, который когда-то был англофилом, снова принялся, как и в предыдущей беседе, объяснять царю, почему поляки восхищаются Наполеоном. Сам князь признался Александру: «Общее впечатление, произведённое на моих соотечественников фактом существования герцогства Варшавского, не могло не воздействовать и на меня. Я не могу заставить себя не думать о моей стране… Мой брат, мои сёстры, вся моя семья живёт в этой новой стране. Я честно признаюсь Вашему Величеству, что именно поэтому я не хочу связывать себя какими-либо делами здесь».

Александр слушал князя в глубокой задумчивости, а потом «он, словно проснувшись, произнёс: „Нет ли какого-либо способа уладить всё это, например вернувшись к нашему старому проекту, а именно дать конституцию и независимость Польше, привязав её к российской короне. Нужно дождаться, — продолжал император, — чтобы Австрия сделала опять какую-нибудь глупость и вызвала новый разрыв с Францией, тогда можно было бы договориться с Наполеоном и дать компенсацию саксонскому королю“. Император добавил, что, возможно, неплохо было бы тогда начать с земель, которые принадлежат империи (русской), и принять титул великого князя Литовского»[2].

Эта беседа, как видно из даты, происходила в тот момент, когда Александр узнал от Коленкура о намерениях Наполеона жениться на его сестре. Без сомнения, царь понимал, что отказ осложнит отношения между странами, и что он чреват конфликтом. В этой ситуации он стремился найти выгодное для России решение польского вопроса. Интересно, что, обсуждая с Чарторыйским вопрос о восстановлении Польши, царь в самой жёсткой и безапелляционной форме требовал, чтобы Наполеон подписался под конвенцией, объявляющей о том, что Польша никогда не будет восстановлена.

Прошло ещё три месяца, и царь опять пригласил Чарторыйского к себе для беседы. В этот момент Александр только что узнал, что Наполеон женится на Марии-Луизе. Он прекрасно понимал, что отношения с Наполеоном станут ещё более натянутыми, и теперь он сознательно взял курс на конфронтацию. В будущем столкновении Польша должна была играть важнейшую роль. По мысли царя, русские войска должны были вступить на территорию Герцогства и после этого провозгласить восстановление Польши под русским скипетром.

Князь рассказывает: «Император (Александр) объяснил мне тогда подробности своей идеи. Среди прочих проектов он поинтересовался, нельзя ли было бы имитировать войну с Герцогством, боевые действия были бы заранее обговорены. Потом русские войска вступили бы в Герцогство, соединились бы с польскими войсками и могли-бы сражаться против французов. В этом случае, как он считал, все желания поляков были бы исполнены».

Князь не мог не изумиться этому странному проекту, в котором почему-то предполагалось, что поляки радостно воспримут появление русских войск, тотчас же перейдут на сторону Александра и примутся сражаться с теми, кто только что освободил их от прусского ига! Чарторыйский пишет: «Сложности этого проекта, впрочем, были очевидны, не говоря о том, что в нём было химерического. В любом случае это обернулось бы войной с Наполеоном с её неочевидными шансами»[3].

Далее Александр снова заговорил о войне и сказал, что «он не считает, что это произойдёт в этом году, потому что Наполеон занят своей свадьбой, но что он ожидает кризиса в следующем году. „Сейчас апрель, — продолжал он, — это случится через девять месяцев“. Произнося эту фразу, так же как в течение всего разговора, император смотрел озабоченным, пристальным взглядом, который напомнил мне его глаза, которые я видел под Аустерлицем. Во всём его облике чувствовалась подавленность и уныние. Я заметил большое беспокойство и большое желание решить каким-то образом польский вопрос…»[4].

Беседы были записаны Чарторыйским сразу после их окончания, в них чувствуются стиль и манеры Александра. Сомнительно, что подобные вещи могли быть выдуманы позднее. Чарторыйский никак не нуждался в том, чтобы фантазировать на эту тему. Похоже, что состояние царя и его идеи отражены здесь очень точно.

Обращает на себя внимание двуличие Александра. Он категорически требует от Наполеона, чтобы тот в оскорбительной для поляков форме отрёкся от идеи восстановления Польши, а сам в то же время только и думает о том, как воссоздать её под своей эгидой. С другой стороны, удивляет, что Александр говорит о войне как о решённом деле, и при этом, как заметил князь, его собеседник выглядел подавленным.

Но в начале 1810 года войну начал готовить только царь, а не Наполеон. Это был давний выбор Александра, который, без сомнения, понимал всю страшную опасность новой борьбы и знал, что своим политическим решением вызовет смерть сотен тысяч, а может быть, миллионов людей. Царь понимал также, что подвергает Российскую империю и себя лично большой опасности, и ясно, что он ощущал на себе груз ответственности.

Быть может, русского императора принудили к этому решению агрессивные действия Наполеона, направленные против России? Как следует из всех предыдущих глав, главной политической идеей Наполеона до 1810 г. был союз с Российской империей. Ради этого союза он жертвовал многими другими выгодами. К этому союзу он шёл много лет. Да, при этом он проводил, особенно начиная с момента объявления континентальной блокады, агрессивную политику, да, он начал несправедливую и бесполезную войну на Пиренеях, но с Россией он сражаться никак не хотел и не думал об этом.

В своей речи от 3 декабря 1809 г., произнесённой к депутатам законодательного корпуса, Наполеон заявил: «Мой союзник и друг, император России, присоединил к своей обширной империи Финляндию, Молдавию, Валахию[51] и один из округов Галиции. Я не жалею ни о чём, что могло бы идти на благо этой империи. Мои чувства к её великому монарху полностью согласуются с моей политикой»[5].

Декларация, сделанная Наполеоном, не была просто пустым звуком. Для Османской империи она стала важнейшим заявлением, которое турки ещё не раз припомнят Наполеону и которое тем самым окажет немалое влияние на судьбы Европы.

Слова императора подтверждаются и его делами. Начало 1810 г. было отмечено значительным сокращением французских войск, находившихся на территории Германии. 9 января 1810 г. император дает указания военному министру Кларку: «Прикажите вице-королю (Евгению Богарне) вернуть в Италию все его французские полки, которые были в Германии, и разместить их в местах их постоянной дислокации, переведя их на штат мирного времени»[6]. В письме тому же адресату от 2 марта указывается: «Я хочу использовать укрепление континентального мира, для того чтобы навести экономию в моих вооружённых силах»[7].

Наконец, 15 марта 1810 г. Наполеон отдал приказ о полном расформировании так называемой Германской армии. Германской армией назывались все французские и союзные войска, которые приняли участие в кампании 1809 г. против Австрии под личным командованием императора Наполеона. Часть этих войск была уже выведена ранее в места постоянного расквартирования, но остальные продолжали находиться на территории Германии. Согласно подробному приказу императора было дано распоряжение о расформировании штаба Германской армии, военной администрации, артиллерийского и инженерных парков. На немецкой земле должны были остаться только три дивизии корпуса Даву, которым позже будет предписано держать под контролем береговую линию на севере и Северную Германию вообще. Все остальные войска должны были быть выведены во Францию.