Читать интересную книгу В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

— Номер три, — читает Тоник.

— Помещу его сюда, — говорит Петросян. — Одного. Как просили…

Тоник выглядывает из-за голов впереди стоящих. Профессор Петросян нажимает какие-то кнопки на щите, щелкает хромированными выключателями, толкает какие-то рычажки, подробно рассказывает, обращаясь преимущественно к доктору Кустову — единственному здесь представителю мира науки — о возможностях уникальной записывающей аппаратуры.

— Венгерская? — интересуется Тоник.

— Отечественная, — недовольный, что его перебили, замечает профессор.

«Наконец-то научились делать как следует», — одобрительно думает Тоник, который является, в общем-то, гораздо большим специалистом по этой части, нежели Антон Кустов.

— Включается автоматически… — продолжает профессор. — Что позволяет полностью контролировать… Фиксировать бредовые состояния… Обеспечивать системно-функциональный анализ… Совершенствовать диагностику… Таким образом, психотерапия… Таким образом, соматика… Понимаете?.. Соматическая кинематика… С помощью ЭВМ…

Доктор Кустов проявляет интерес. Доктор Кустов интересуется электромагнитными помехами. В частности, скрипом кровати. В частности — непредусмотренным храпом. Покашливанием. Другими простудными явлениями. Что, эти звуки тоже записываются?

Профессор Петросян многозначительно улыбается. Профессору Петросяну приятно беседовать с образованным человеком. Профессор Петросян давно уже ждал этого каверзного вопроса. Теперь он рад на него ответить.

— Имеется блокировка. Взгляните сюда. Частотно-модуляционная выборка…

«Ни хрена не понимает, а лезет, — думает Тоник с обидой. — Тоже мне, доктор-моктор. Кустов-Капустов. Сосиску тебе в рот! Специалист широкого профиля…»

Платон не слушает. Ему скучно.

— Кхе!..

Но он чувствует себя в то же время обязанным профессору и потому монотонно повторяет как бы в сторону, как бы в руку, как бы одной лишь вежливости ради:

— Вот это да!.. По последнему слову техники… По последнему слову!.. Кхе!..

Для четверых бокс № 3 тесноват. Для четверых бокс № 3 маловат.

— Интересно, как у них тут со жратвой? — тоже как бы в сторону, как бы в руку, как бы себя самого спрашивает Тоник.

Однако профессор Петросян решает лично ответить на этот вопрос. Профессор Петросян говорит:

— С едой не очень. Так что лучше приносить из дома.

Тоник шмыгает носом: вот уж не ожидал, что его услышат. Профессор Петросян скребет подбородок. Его гладко выбритая щека отливает уже не синим — лиловым. «Армян — лиловый баклажан», — думает Тоник.

Тут и Платон оживляется, начинает проявлять активность. «Небось потом статейку накропает, деньгу зашибет, — догадывается Тоник. — Чего-нибудь такое про научно-технический прогресс. Хрен он в нем чего понимает! Интересуется, сука, время тянет, пока тот в тамбуре на продавленном диванчике концы не отдаст. А чего им? Один хрен…»

Но вот они возвращаются в профессорский кабинет и уже там продолжают неторопливую беседу. Не, честно, Тоник бы им сейчас сказал. Выдал бы. Только боязно как-то все дело испортить.

— Строго говоря, весьма и весьма… С научной точки зрения…

— Кхе! Кхе!..

— Психатика-соматика…

— Проблематика…

— Да-да…

Тут Платон наклоняется к Тонику. Что-то шепчет. Кашляет в ухо. «Сука, — думает Тоник, выслушав до конца. — Человеколюб, porca madonna![10] Митинговал больше всех, а смывается первым». Однако берет себя в руки, сдерживается при постороннем. «Ладно, хрен с тобой, бери. Мне носить меньше». Щелкает замком, роется в портфеле, достает что-то, передает. Платон рассовывает это «что-то» по карманам — профессор Петросян даже не успевает заметить, что именно. Какие-то бумаги, гремящие железки…

— Кхе! Кхе! Извиняюсь, — и пятится к двери.

— Строго говоря, мне тоже пора, Грант Мовсесович. Кажется, мы обо всем договорились, коллега. — Кустов протягивает профессору визитную карточку, на которой указаны титулы Кустова, координаты Кустова, его служебный и домашний телефоны. — Если что понадобится. С научной точки зрения…

— Не забудьте взять вещи больного, — предупреждает профессор.

— Тоник заберет.

«Дерьмо собачье, — думает Тоник. — Что я вам, мальчик на побегушках? Портфеленосец? Мне больше всех надо? Доброхоты вшивые. Этот к девке потопал. А старый хрен небось опять на кладбище — на ночь глядя…»

Горечь остается в душе, оседает, так и не выплеснувшись. А тех и след простыл.

Что делать Тонику?

Сидеть и ждать. Вот что делать. Ждать и сидеть. Пока что-то там не определится. Пока кто-то не распорядится. А профессор и не думает. Погрузился по уши в свои дела, мысли, истории болезней.

«Морда — как маринованный баклажан, — думает Тоник. — И похож, сука, на вепря».

— Это… Я извиняюсь…

Профессор Петросян прекращает писать. Профессор Петросян прекращает думать. Он поднимает голову от стола.

— Вам что?

— Я это… От Антон Николаича… Тут портфель его. И очки, — говорит Тоник, протягивая профессору заляпанные грязью очки с треснувшим стеклом.

— Сдайте сестре! Подождите за дверью!

«Ну вот, разорался, — думает Тоник. — Больно ты нужен! Va fan culo![11] Морда баклажанья… Я-то при чем?»

Он снимает с вешалки куртку. Стаскивает с тырчка лыжную шапочку и выходит не прощаясь. В тамбуре, где на полу по-прежнему стоит большая жестяная банка с окурками, уже никого. Диванчик пуст. За двумя темными окнами без штор, в которых, будто в пригашенных зеркалах, отражается искаженная неровностью стекол фигура Тоника, виднеется россыпь далеких городских огней. Хотя и не опасно, а подойти близко боязно. Кажется, сейчас закружится голова, сорвешься и вывалишься, и полетишь вниз — в этот черный провал.

На улицах грязь. Машины размешивают, размазывают ее, разносят по всему городу. Зима идет, но не приходит. Осень уходит — никак не уйдет.

2

Часу во втором или третьем ночи человека известной наружности можно было увидеть в противоположном от Четвертого проспекта Монтажников конце Москвы — на улице Строителей-Новаторов. В четырнадцатиэтажной башне, к которой он теперь направлялся, горело уже только одно окно, не считая вертикальной перфорации лестничных пролетов. Удостоверение с фотографией на имя заведующего лабораторией Института биологических исследований Антона Николаевича Кустова лежало в левом нагрудном кармане его пиджака вместе с очками, которые, впрочем, он не носил постоянно, а находившийся также при нем паспорт имел штамп прописки, в точности соответствовавший адресу позднего его возвращения.

Не дойдя шагов сто до дома, человек остановился, запрокинул голову, стал высматривать что-то в вышине, считать этажи, и результаты этого подсчета, кажется, огорчили его. Он снова пересчитал — и снова расстроился. Лучше бы то окно не светилось.

Какое-то время человек колеблется. Какое-то время он стоит посреди тротуара в глубокой задумчивости и нерешительности. Но вот человек по фамилии Кустов — во всяком случае, в качестве такового он находится сейчас тут — заходит в темный двор, останавливается возле красных «Жигулей», проводит рукой в перчатке по лобовому стеклу с примерзшей к нему снежной крошкой, отпирает дверцу. Дверца щелкает. Из сумеречного нутра веет холодом нежилого, к которому примешиваются слабые живые запахи резины и машинного масла. Кожа пальто реагирует на каждое его движение. Словно кто-то невидимый тайно наблюдает за Антоном Николаевичем Кустовым, невольно выдавая себя этим неприятным поскрипыванием.

Примостившись на краешке сиденья, он запускает руку вглубь, в черноту и вот уже отключил сигнализацию. Потом вынимает из кармана пальто туго обтянутый бумагой сверток — вроде небольшой толовой шашки, — прячет его где-то в недрах и невольно вздрагивает, встретившись с собственным взглядом, отраженным в зеркале. Некоторое время он с недоверием вглядывается в вылепленное из тени и света лицо двойника: в светящиеся зрачки, провалы глазниц, разделенные ложбинкой переносицы и подчеркнутые снизу полоской упрямо сжатых губ, — и вот уже пытается вылезти из машины. Тянется ногой к земле, но не достает. Возникает мгновенное ощущение пропасти, гибельного провала. Наконец твердь нащупана. Слышно, как хрустнула подмерзшая за ночь почва.

Кустов снова включает сигнализацию, хлопает дверцей, звенит ключами, выдавливает таблетку на ладонь, давясь, проглатывает на ходу. Входит в подъезд, вызывает лифт, нажимает кнопку девятого этажа. Спохватывается. Нажимает «стоп». Кабина дергается и застывает. Кустов снова нажимает — в этот раз на седьмой. Даже бросило в жар. Когда-нибудь он так выдаст себя с головой. Этим — и еще постоянной путаницей с ключами.