Складывается впечатление, что чекисты охотились за поэтами. Кому-то из руководителей ВЧК, видимо, очень хотелось, чтобы стихотворцы тоже встали в их ряды и зашагали с ними в ногу.
Но пока Есенин всего лишь радовался тому, что вырвался на свободу, и что чекистам завербовать его не удалось. Ему хотелось многое сказать – то, что он не успел высказать на допросах, которые так «огорошили» его и «оскорбили». Кто знает, может быть, именно тогда у него и стали складываться строки, которые потом будут вложены в уста Емельяна Пугачёва:
«Наконец-то я здесь, здесь!Рать врагов цепью волн распалась,Не удалось им на осиновый шестВодрузить головы моей парус!»
А анархистке Эмме Гольдман устроили встречу с Лениным, которому она без обиняков сказала, что все попытки большевиков построить социализм обречены на провал из-за попрания ими законов, нарушения демократии и несоблюдения прав человека. Владимиру Ильичу эти слова ужасно не понравились. Красная Эмма потом записала свои впечатления о большевистском вожде:
«Он знает, как играть на слабых сторонах людей лестью, наградами, медалями. Я осталась убеждённой, что его подход к людям был просто утилитарным, после достижения своих планов он мог избавиться от них. И его планы – действительно ли это была Революция!»
Проблемы с публикацией
В ноябре 1920 года из украинского города Могилёва-Подольского в Москву приехал молодой большевик Борис Бажанов (тот, что в минувшем году вступил в партию) и сразу поступил на химический факультет Московского Высшего Технического Училища. Потом он написал:
«В Высшем Техническом была, конечно, местная партийная ячейка. Жила она очень слабой партийной жизнью. Партия считала, что в стране огромный недостаток верных технических специалистов, и наше дело – партийных студентов – прежде всего, учиться, что мы и делали».
О поэте Владимире Маяковском студент Бажанов наверняка что-то слышал и десять лет спустя написал о нём в своих воспоминаниях:
«Маяковского первого периода, дореволюционного и футуристского, я, конечно, не знал… Судя по его стихотворениям этого, дореволюционного, периода он во всяком случае был на правильном пути, чтобы стать профессиональным революционером и настоящим большевиком. Он писал, что его очень занимал вопрос:
"… как без труда и хитростикарман ближнему вывернуть и вытрясти".
Точно так же у него уже сформулировано было нормальное для профессионального революционера отношение к труду:
"А когда мне говорят о труде, и ещё, и ещё,словно хрен натирают на заржавленной тёрке,я отвечаю, ласково взяв за плечо:а вы прикупаете к пятёрке?"»
Мнение какого-то студента (да ещё технического училища) поэта Маяковского, конечно же, не интересовало. Ведь той же осенью, по совету самой Надежды Константиновны Крупской (!), клубный отдел Наркомпроса предложил рабочему клубу Хамовнического района Москвы поставить «Мистерию-буфф» силами рабочих. Собрались заинтересованные люди. Маяковский прочёл пьесу, начали строить планы. Но они не осуществились. В «Хронике жизни и деятельности Маяковского» дано такое объяснение:
«Постановка эта не была осуществлена вследствие тяжёлых условий работы в самом клубе (клуб не отапливался) и, может быть, ещё потому, что "Мистерия-буфф " в это время была уже включена в репертуар Театра РСФСР Первого».
Этот театр, которому предоставили здание в доме № 20 по Большой Садовой улице, был, как мы помним, организован Всеволодом Мейерхольдом, ставшим заведующим театральным отделом Наркомпроса.
В ту пору Маяковский в Наркомпрос заглядывал часто. Об одном таком посещении оставил воспоминания Виктор Шкловский, рассказавший о том, как он и Маяковский попали на лекцию известного литературоведа Михаила Осиповича Гершензона, который в 1917 году был одним из организаторов Всероссийского союза писателей и первым его председателем. Гершензону был тогда 51 год:
«Зашли в ЛИТО – Литературный отдел. Комната, в которой много столов. В комнате читает старик на тему „Мечта и мысль Тургенева“.
Его зовут Гершензон, он уже седой, понимает искусство, но всё хочет пролезть в него, как сквозь дверь, и жить за ним, как жила Алиса в Зазеркалье.
Все были в шапках. Мы сели на столах сзади, потом начали задирать Гершензона, говорили о том, что нельзя перепрыгивать через лошадь, когда хочешь сесть в седло, что искусство в самом произведении, а не за произведением.
Гершензон спросил Маяковского: «А почему вы так говорите? Я вас не знаю».
Он ответил:
– В таком случае вы не знаете русской литературы: я – Маяковский.
Поговорили, ушли. На улице Маяковский говорит: «Зачем мы его обижали?..»
Я потом узнал, что Гершензон вернулся домой весёлым и довольным: ему очень понравился Маяковский и весь разговор, который был про искусство».
Обижать других комфуты не стеснялись. Но когда кто-то выступал против них, они тут же начинали сильно возмущаться. Так, 20 октября Маяковский написал письмо в коллегию Государственного издательства. Копию письма направил в Литературный отдел (ЛИТО) Наркомпроса:
«Товарищи!
Полгода тому назад мною была сдана в ЛИТО книга "150 000 000"…
Товарищи! Если эта книга с вашей точки зрения непонятна и ненужна, верните мне её.
Если она нужна, искорените саботаж, иначе, чем объяснить её непечатание, когда книжная макулатура, издаваемая спекулянтами, умудряется выходить в свет в две недели.
Владимир Маяковский».
Однако поэму по-прежнему печатать не торопились.
В это время в Петрограде поэт Николай Гумилёв получал паёк от Балтфлота и поэтому часто выступал перед матросами. Кто-то из них однажды спросил его, что нужно для того, чтобы писать хорошие стихи. Гумилёв ответил: вино и женщины. Ещё, возможно, он прочёл свои стихи. К примеру, «Правый путь»:
«В муках и пытках рождается слово,Робкое, тихо проходит по жизни.Странник – оно, из ковша золотогоПьющий остатки на варварской тризне».
Может быть, было прочитано четверостишие из «Ольги»:
«Вижу череп с брагой хмельною,Бычьи розовые хребты,И валькирией надо мною,Ольга, Ольга, кружишь ты».
Мог прозвучать фрагмент из «Я и вы»:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});