Знаем мы теперь твоего Мухина как облупленного, — начальник особого отдела вздохнул. — Грешки за ним водятся, но не те, чтобы в контрреволюцию играть, даже скорее наоборот. Интересный человек, беседовал я с ним намедни, так он о тебе такое порассказал, хоть в рамку и на стену вешай. Ну и о себе многое. И дом мы его обыскали, тихо, пока его не было, и сожительницу проверили, любопытная персона, но безобидная. Мы уж думали, она связана как-то, отец её следователем был в то время и мог архив припрятать, но не тянет Варвара Алексеевна на Софью Блювштейн.
— Значит, не виноваты они?
— То, что Мухин твой в афере участвовал, мы ему простим, иначе весь город сажать придётся, но впредь пусть в тёмные делишки не влипает, ты уж ему передай. И вот ещё, интересный кадр — Липкина, вроде и поймать её не на чем, — Меркулов поджал губы, — как её взять? То, что она с сожителем своей подруги кувыркалась, к делу не пришьёшь, а если что с почты уносила, теперь не доказать. Сможешь её разговорить?
— Мне она ничего не скажет, но есть, — Травин улыбнулся, — отличная идея, как выбить из Зои Лвовны признание, если это они с Лакобой или радиолюбителем Глашу прикончили. Кое-кто подсказал.
Глава 19
Глава 19.
На почте царил кавардак. Во вторник к обеду прибыло письмо из окрбанка, с признаками фальшивых червонцев, и кассиры, оставив для посетителей одно открытое окно, с лупами просматривали все наличные деньги. На всякий случай откладывали все банкноты, вызывающие подозрение, Семён себе места не находил.
— Как я мог такое пропустить? — он бегал от одного кассира к другому, перепроверяя дензнаки. — Ты как про фальшивки узнал?
— Да вместе с тобой.
— Липкина опять на работу не пришла, — доложила Марфа, — сказалась больной. Прислала паренька с оказией, вот, глядите.
— Отдай Клавдии Петровне, — Травин написал согласие. — Семён Карлович, подойди сюда и стой неподвижно, а то скоро у меня от твоего вида голова закружится. Кто у нас языками иностранными владеет, кроме тебя и телеграфистов?
— Аня Берзинь, — Семён сказал словно нехотя, покраснел. — У неё немецкий на уровне, и вообще девочка смышлёная, к знаниям тянется.
— Эх, товарищ Циммерман, — тихо сказал Сергей, — догадываюсь я, куда она тянется. Тебе Кислициной мало было, ты пока мне тут всех сотрудниц не перепортишь, не успокоишься, да? Знаешь, у меня есть идея, почему бы сюда не позвать работать твою жену, она ведь полька, тоже неплохо говорит по-немецки и на тебя положительное влияние окажет.
— Если ты так сделаешь, — сказал Семён быстро и тоже очень тихо, — ты мой злейший враг. А что с Липкиной?
***
Зоя Липкина во вторник чувствовала себя хуже некуда. Понедельник она провела на работе, потом отлично поужинала, выпила чашку шоколада и легла в кровать чуть позже десяти, но уже в час ночи её разбудили, выволокли из кровати эти ужасные и очень страшные сотрудники ГПУ, привезли неизвестно куда, и не давали ей ни спать, ни есть, ни пить. До утра она кое-как держалась, а потом поплыла, глаза сами смыкались, люди входили в камеру, светили лампой, били по щекам. Зоя думала, что она сильная, и не скажет никому ничего, но со временем её решимость исчезла. А тут ещё накатывали волны сонливости, она уже плохо понимала, где явь, а где видения, и на женский силуэт отреагировала почти равнодушно. Пока не узнала в женщине Екимову.
— Что же ты так, Зоя? — грустно сказала Глаша. Голос у неё был глухим, горло — черным. — Мне так холодно и грустно. Почему вы так со мной?
Она была одета в драповое пальто, такое же, как в тот вечер, на плече висела брезентовая сумка, фетровая шляпка на голове была совсем другой, но Зоя не обратила на это внимания. Она пыталась выпрыгнуть из сна, и держалась до того момента, как мёртвая подруга подошла к ней и дотронулась ледяными почерневшими пальцами до шеи.
— Нет! — закричала она, отпрыгивая к стене, — нет! Сгинь!
Но Глаша наступала, тянула руки, и только когда Липкина разрыдалась, исчезла.
— С вами всё в порядке? — в камеру заглянул красноармеец.
Зоя бросилась к нему, словно к спасителю, и умоляла отвести к следователю. А потом, когда оказалась в кабинете напротив сухощавого пожилого человека в очках, начала всё ему рассказывать, и про Глашу, и про Лакобу, и про себя, и особенно про Савушкина. Только чтобы не оставаться одной и не возвращаться в камеру.
***
— В общем, она сдала всех, уже по второму кругу пошла, Лакоба рядом в камере сидит и всё что надо слышит, но он крепкий орешек, расколоть будет непросто, дом Лапина сейчас как осиное гнездо, лучше нам туда не соваться, — Черницкая разливала чай. — Знаешь, из тебя бы получился отличный режиссёр, такой спектакль поставили, жаль только без зрителей.
— А та актриса? — Травин с грустью смотрел на имбирное печенье. — Ей не показалось, что это странно?
— Нет, ей намекнули, что теперь она будет играть главные роли вместо Леднёвой, этого было достаточно. Возможно, проболтается, но так ведь и не узнала ничего.
— Кроме Лакобы и Савушкина, кто ещё?
— А вот это тебе, мой друг, знать не надо, — докторша покачала головой, отодвинула печенье от Сергея, — яйца и окорок на кухне, и ещё там половина запечённой куропатки лежит. На мою долю сделай тоже, продуктов не жалей. Но ты, знаешь ли, был неправ насчёт Лакобы, это сделал Савушкин.
Пока Сергей готовил яичницу, он узнал наконец, как убили Екимову.
Глаша пришла домой не вовремя и застала Лакобу с Липкиной, вместо того чтобы решить всё полюбовно и по-русски — мордобитием, водкой и примирением, заявила, что на следующий день пойдёт в милицию и всё об их делишках расскажет, и что теперь у неё есть новое сердечное увлечение. Даже какое именно — сказала, назвала имя нового полюбовничка. Переоделась, швырнула подаренный заячий полушубок Лакобе в рожу, и ушла письма разносить. Савушкин, который раньше с Екимовой встречался, обрадовался, что у них с таможенником всё кончено, и за ней через полчаса отправился. С его слов, они повздорили, он женщину толкнул, та упала головой