клинике в Израиле была абсолютно верной: именно там Евгений постепенно превращался в Евгению, с каждым днём всё более глубоко погружаясь в новую внутреннюю «парадигму» – волнующую, необычную и такую для него (для неё!) подходящую. Этот человек воспринял произведённую над ним трансформацию как почти полное перерождение. Как благо. Словно свершившееся чудо. Будто бы ему довелось выкарабкаться из неудобного, жёсткого, угловатого, душного футляра и перебраться в мягкую, почти невесомую и идеально комфортную, подходящую ему по размеру изысканную одежду – нежно облегающую и дающую возможность дышать всем телом, каждой клеточкой новой кожи – такой прекрасной и удивительной.
Без Фалеева эта перемена, вероятно, была бы не столь приятной и чарующей. И как же оказалось здорово, что то и дело приезжающий в Тель-Авив Игорь встречал изменения в любимом человеке с понятным восторгом и восхищением. Словно безобразная гусеница превращалась в прекрасную бабочку. И до чего же было замечательно, когда выяснилось, что теперь они оба подходят друг другу полностью и могут быть близки без всяких ограничений, не говоря уже о переступании через самих себя.
Об этом, конечно, должны знать только они двое. Разумеется, о многом будут в курсе два-три человека, которым можно доверять. Остальные, естественно, могут о чём-то догадываться, но это уже неизбежно. Евгения – человек публичный, значит, жёлтые СМИ ещё порезвятся. Возможно, многие друзья и знакомые перестанут здороваться с главным режиссёром – всё-таки даже среди богемы сильны традиционные (а на деле – поистине средневековые) «понятия». Правда, драматург Волопасов – человек вполне патриархальных взглядов – только что прислал доброжелательную телеграмму и поздравлял с удачным завершением задуманного.
Зазвонил телефон. Атаманова сняла трубку, и лицо у неё вмиг окаменело.
– Что случилось? – с тревогой спросил Москвин. – Девушка?
– Нет, – ответила Евгения. – Адвокат. Вчера поздно вечером его избили какие-то подонки у самого дома. Вероятно, грабители – вывернули карманы и забрали деньги и всё ценное.
– Господи, в какое кошмарное время мы живём! – вырвалось у Москвина. Его можно было понять – сам едва избежал смерти или инвалидности из-за бесчинств на трассе, которые лет десять тому назад и представить было немыслимо.
– И что с ним теперь? – поднял голову Игорь.
– Отправили в больницу. Но не в городскую, а в частную. Его супруга вызвала машину из платного стационара. Там ещё и охрана есть, предосторожность не помешает, – пояснила Атаманова. – Жена решила, что это не ограбление, а имитация. Месть или угроза. Пожилому человеку сломали несколько рёбер. Сильно разбили лицо, возможно, даже понадобится помощь пластического хирурга. Словом, на довольно долгое время Иосифа Самуиловича вывели из строя. Отстранили от дел таким вот образом.
– Неужели это всё из-за нашего Дениса? – развёл руками Владислав Семёнович.
Негромкий стук в дверь прервал разговор.
– Можно, Евгений… Евгения Эдуардовна?
– Заходите, Света! – ответила Атаманова. – Вам, как заинтересованной, всегда дверь открыта. Но обрадовать нечем. Напротив, дело сильно осложнилось.
– А что произошло? – насторожилась Севостьянова.
Светлане сухо изложили историю с избиением Левитана.
– Теперь Тилляеву должны будут предоставить бесплатного адвоката, – добавил Москвин. – А он, конечно, не станет бороться за нашего актёра.
– У меня есть пара вариантов, – быстро проговорила Евгения. – Конечно, всё это не решается в одночасье, а новый адвокат нам нужен уже сегодня…
– Знаете, что ещё? – сказала Светлана. – Я побывала у своего бывшего.
– Я помню какую-то неприятную историю с ним, – коротко произнесла Атаманова.
Света слегка покраснела – она действительно рассказывала главному режиссёру о некоторых «милых» привычках Ильи Заморокова. В тот момент, когда они покуривали, лёжа в постели, славно позанимавшись любовью. Хотя нет – любви там не было. Секс – да, сколько угодно. И если Севостьянова чувствовала себя достаточно удовлетворённой и расслабленной, то Евгений почему-то был слегка напряжён. И теперь Светлана полагала, что догадывается, почему именно.
Но сейчас ей было не до воспоминаний. Правда, не отпускало впечатление некоей ирреальности происходящего – ибо занималась она тогда сексом с мужчиной, а теперь разговаривает с женщиной. И не так-то легко укладывалось в голове, что это один и тот же человек.
– Мой бывший подкинул интересную версию, – продолжила Севостьянова.
– И какую же? – Атаманова приподняла элегантно обработанные брови.
– За девушкой хвостом таскались эти два парня из её города – брат Махмуд и жених Эсон. Мы с Владиславом Семёновичем их видели. Так вот, мой бывший предположил, что в Зульфию стрелял кто-то из её земляков. В знак мести за позор, что связалась с «неверным» и сбежала в Россию вместо того, чтобы выйти замуж по имеющейся договорённости между отцами. А с девушкой я успела пообщаться, и знаю что это именно так.
Атаманова, Фалеев и Москвин переглянулись.
– Сейчас можно в любую дикость поверить, – произнёс Игорь. – Средняя Азия и Кавказ на самом деле стремительно катятся к феодализму…
– Звоните, Владислав, господину Вахрушеву, – вздохнула Атаманова. – От моего имени. Я с ним заново знакомиться буду позже – боюсь его реакции на мою новую внешность… Сообщите об этих ребятах. Махмуд Ерматов и Эсон… Как его фамилия, Света?
– Рахматуллоев, если я правильно запомнила со слов Зульфии. Ещё нам известны их приметы и машина, на которой они разъезжали, – заметила Светлана. – Номер я тоже помню.
Администратор с первого раза дозвонился до милицейского чиновника, и это всем показалось хорошим знаком. Он передал полковнику все подозрения, после чего положил трубку на аппарат.
– Кажется, товарищ милиционер принял нашу версию всерьёз, – сказал Владислав.
– Отлично. А теперь будем думать о новом адвокате, – заговорила Евгения, протянув руку к телефону.
Но аппарат тотчас зазвонил сам. Главреж сняла трубку, и, глядя на её лицо, присутствующие в кабинете подумали, что, может быть, правда, наступает время для хороших новостей.
Звонила Маша Глущенко, волею случая ставшая своего рода «театральным агентом» при первой городской больнице. Актриса сообщила, что Зульфия вышла из комы и даже что-то произнесла. Правда, что именно, Маша не знала. Окончательно пришла в себя и Людмила Пронина. Ещё утром она заявила, что чертовски голодна, а это было замечательным признаком. Наконец, через полчаса с самой Глущенко будут снимать гипс. Маша никак не могла взять в толк, кто именно с ней разговаривает, поэтому в процессе беседы Евгения передала трубку Москвину. Про снятие гипса узнал уже администратор.
Затем Атаманова несколько раз нажала кнопки на аппарате, и стало ясно, что время добрых вестей подошло к концу. Один из её знакомых адвокатов в настоящий момент находился в Москве, а другой (вернее, другая) не отвечала, игнорируя вызовы как на городской телефон, так и на сотовый.
– Собираемся, друзья, – сказала Атаманова, подходя к шифоньеру и доставая из него плащ. – Игорь, покатаешь