заберет. Эти вопросы преследовали, мучили нас… Каждый вечер мы с Франс это обсуждали, каждый вечер нас грызли все те же вопросы, те же горести, то же чувство вины. Когда мы приближались к окну ее комнаты, выходящему во двор, то видели Мишель на веранде; она курила сигарету за сигаретой, подняв глаза к нашему окну, — ждала, надеялась…
Лив подняла плечи, подошла к бару, налила себе глоток скотча и понемногу отпивала.
— И вот однажды утром мы позвонили ей и сказали: «Мы это сделаем». Ты бы видел ее радость, Генри… Думаю, ничто на свете не сделало бы ее такой счастливой. На несколько часов, на несколько дней болезнь была полностью забыта, и в Мишель закипела энергия. Мы всё организовали. Всё приготовили. Бумаги, твои вещи, указания, что сказать тебе, что — в школе, куда ты пойдешь… Приближался отъезд, но Мишель его больше не страшилась. Казалось, она почти торопится избавиться от этого груза. Иметь возможность уйти спокойно. И вот наступил момент расставания. День отъезда оказался поистине ужасным… ужаснее, чем можно себе представить. — Лив посмотрела в глубину своего стакана. — Мы знали, что больше никогда ее не увидим, она была слишком ослабленной… Мишель тоже это знала: что больше не увидит ни нас, ни тебя. На прощание она сказала такие слова: «Меня зовут не Мишель, я Мередит. И его отца зовут Грант Огастин. Дождитесь, когда Генри станет взрослым, сильным, ответственным мужчиной… я знаю, что благодаря вам он таким и станет, — мужчиной, способным самостоятельно решать и выбирать. Тогда всё ему и скажете. Пообещайте мне». Мы пообещали…
Я не знал ее — совсем или знал очень мало, — но не смог сдержать слез.
— Дальнейшее ты знаешь.
Лив замолчала. В течение долгих, очень долгих секунд тишина была наполнена присутствием призрака — призрака моей матери, умершей четырнадцать лет назад. Я чувствовал, что руки мои так напряжены, что побелели костяшки, а щеки мокры от слез.
Я вытер их рукавом.
— Мой отец — Грант Огастин, вы наводили о нем справки?
Обе мамы согласно кивнули.
— Это очень могущественный человек, с колоссальными средствами. Он руководит фирмой, которая работает на Агентство национальной безопасности. Его компания упоминалась в связи со скандалом Сноудена.[47] Он может иметь доступ ко всей нашей электронной переписке, ко всем звонкам и любой другой деятельности в Интернете, к тому же в любой момент.
Теперь я лучше понимал, почему мне было запрещено оставлять свои следы во Всемирной паутине.
Все прояснялось.
Я будто снова увидел на пароме высокого типа в черном, снова услышал маму Лив, говорившую по телефону: «Думаю, они напали на наши следы; думаю, они нас обнаружили». Содрогнувшись, я громко повторил эту фразу.
— Ты говорила по телефону о нем, о его людях?
Лицо Лив помрачнело, и она вздохнула:
— Да. Я… я сделала глупость.
— Какую глупость?
— Послала бумажную открытку… Той Марте, которая в свое время помогала твоей матери. Чтобы дать ей знать, что у тебя все хорошо… Я подумала, что прошло столько лет и никакой опасности больше нет… Это была ошибка.
Я спросил себя, не одного ли из его людей я видел тогда на пароме — того высокого типа в черном.
— Это поэтому мы так часто переезжали? — спросил я.
В глазах Лив сверкнули молнии. Она покачала головой:
— Нет. Это не имело никакого отношения к твоему отцу. Во всяком случае, напрямую. Мы переезжали всякий раз, как кто-нибудь пытался узнать чуть больше о тебе и о том, как тебя усыновили. Когда ты был маленьким, всегда находился кто-то — социальные службы, работники системы образования, соседи, — у кого возникало желание совать нос куда не надо… И вот из предосторожности мы регулярно переезжали из одного штата в другой. Понимаешь, мы бы не пережили, если б тебя отняли у нас… Должна сказать, это погубило наши профессиональные карьеры, но мы ни о чем не жалеем. Потому что мы тебя… ты самый драгоценный подарок, который когда-либо сделала нам твоя мать. И вот ты вырос… Шестнадцатилетний подросток, воспитанный двумя мамами, привлекает меньше внимания, чем мальчишка…
— Если не считать того, что его девушку убили, — добавил я.
— Да, — не стала спорить Лив. — Возможно, скоро нам придется еще раз переехать, Генри…
— На этот раз они не отпустят нас так легко. Если сейчас мы исчезнем, у нас на хвосте будет ФБР.
На какой-то короткий момент эта перспектива погрузила обеих мам в молчание.
— Кто был тот человек в ресторане? — спросил я.
— Частный детектив, которого я наняла, — пояснила Лив. — Он гей. Его мне рекомендовали члены сообщества. Он в курсе почти всей этой истории. Если в двух словах, он следит за теми, кто следит за нами…
Детектив-гей… Я подумал о романах Джорджа Бакста и Ричарда Стивенсона, которые иногда валялись в гостиной.
— У меня еще один вопрос, — сказал я. — Вас кто-нибудь шантажирует?
Мамы вытаращили глаза.
— Откуда ты это узнал?
— Говори сначала ты.
— Да.
— Он шантажирует вас тем, что связано со мной, да? С нашим секретом… У вас есть какие-то догадки, кто это может быть?
— Ни малейшей.
— Сколько времени это продолжается?
— Несколько месяцев, — ответила Лив. — Теперь моя очередь спрашивать. Повторяю: как ты это узнал?
Я рассказал им о наших приключениях в лесу и в горах. Я не рассказал про Нэта Хардинга и его вечеринки. В глазах Лив я прочел изумление и недоверие.
* * *
Я снова поднялся к себе в комнату. Оставил открытой свою страничку на «Фейсбуке» — в противоположность той, что была озаглавлена «Я — убийца», которую модераторы так еще и не закрыли, — и увидел, что у меня новое сообщение.
Ник отправителя представлял собой несколько случайных символов: Clcdjkdoieç_’hj’’2e. Без сомнения, выбраны