Читать интересную книгу Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков

В детские годы я любил возле этой деревни собирать грибы. Особенно мне нравилось местечко под названием Белынь. Я шел к нему специально от родной деревни Редкошово, пересекая пару болот, по извилистой, блуждающей лесной тропинке. Манила меня Белынь тем, что там росло множество крепких и здоровенных белых грибов. Их почему-то не вымачивал дождь, не съедал червь. Старожилы говорили мне, что Белынь получила название из-за этих волшебных белых грибов. Правда, другие селяне считали, что всему виной белоствольные березы, которые в округе собрались в многочисленные рощи. А лесник из близлежащей деревни Новоселка Михаил Шелехов вообще отвергал все эти версии. Он говорил мне, что раньше в здешних краях росло много чудесного белого мха, он то и дал название Белыни.

Вспомнив про грибные походы, я предложил Алексею Невиницыну заглянуть в березовую рощу и устроить там тихую охоту, насобирать лесных деликатесов и зажарить их тут же на костре. Но встреча рядом с прудом, где полоскались белоснежные гуси, с давней моей знакомой Галиной Павловной Алмазовой оборвала все мои устремления. Я часто в командировках начинал сбор материала для очередного очерка именно с беседы с ней. И в этот раз судьба подарила нам встречу с этой трудолюбивой женщиной, пережившей все этапы развития и падения родного колхоза. Она, как и прежде, была в платочке безукоризненной белизны, с лицом открытым, моложавым и серьезным. Только морщины на лице и руках превратились в трещины. Фигура сгорбилась. Зато память по-прежнему была светлой, надежной.

– А правда ли, Галина Петровна, что над Алмазихой ангелы летают? – задаю я ей провокационный вопрос, чтобы она перед моими попутчиками поведала историю того загадочного места, куда мы собрались доехать. – А еще говорят, что там алмазы на каждом шагу встречаются? Потому, мол, Алмазиху так и называли.

– Напридумаешь всего, – смеется Галина Петровна. – Алмазиха названа в честь хозяина мельницы Алмазова. Она стояла там давным-давно на берегу реки.

– Мы можем туда добраться?

– Попытайтесь. Пройдите Шумиху, потом Черную лужу, Горку…

– Какие интересные названия! – удивленно восклицает Владимир Алексеевич.

– Шумиха есть Шумиха. Там сосны шумят даже при слабом ветерке. Порой его нет, а кроны все равно переговариваются, шумят.

– А почему в деревне так мало домов? – задает неожиданный вопрос Владимир Алексеевич. – Я помню Кузнечиху, когда мы с отцом из Вахрева ехали через нее в Борисоглеб, тогда в ней около ста домов стояло, а сейчас их по пальцам можно пересчитать.

Галина Петровна осмотрела пронзительным взглядом моего попутчика. Не признав в нем земляка, осторожно поведала историю деревни, связанную со своей жизнью в ней.

– Кроме как государству, и некому было разорить нашу деревню. Крестьян держали в цепях, облагали налогами, вздохнуть не давали. Оброков навыдумывали, каких при помещиках не бывало. Мясо, шерсть, молоко, яйца – все сдай ненасытному государству. А не сдашь, придут и опишут все, вплоть до дров в печке. У одного нашего мужика всю поленницу увезли. Отец в нашей семье погиб на войне, оставив сиротами четверых детей. За него мама получала 5 рублей и килограмм сахара в год на ребенка. Помню, мама даст макнуть кусочек хлеба в ладошку, где лежит несколько крупинок сахара, и все лакомство. Я наелась сахара лишь в 16 лет, когда братишка купил его, продав тележку дров. Помню наши сенокосы по ночам… Косить жителям деревни для своей скотины сено почему-то не разрешали. Вот мы все и лазали по болотам, выкашивая осоку. Еще заготавливали в лесу лапник, да собирали во ржи васильки. Жизнь в деревне с каждым годом становилась невыносимей. А тут еще выдумали вместо денег давать трудодни, а их обменивали на полмешка зерна. Люди побежали, загня головы, подхватив голодных детей, в нелюбимые города. Никто не хотел оставлять родную землю, но власть заставила.

Рассказ старой крестьянки разбередил мне душу. Отец пережил в деревне Редкошово подобные издевательства. Также косил на болотах по ночам, украдкой сушил сено и прятал его. Также страдал от предательского отношения власть имущих, от постоянных экспериментов, унижений, поборов. Крестьян заставляли пренебрегать чувством собственного достоинства. А ему это претило. Он погружался в себя, замыкался, старался не раскрывать свою душу. Я видел, как он подолгу сидел у горящей печки, курил и страдал. В то время его, отменного плотника, заставляли разбирать в Вахреве дома по бревнам и перевозить в другие населенные пункты. Для мастера, умеющего превратить любое жилье в терем, такая борьба с неперспективными деревнями изматывала душу. Странная щемящая грусть, доставлявшая страдания, передавалась от отца ко мне и хватала за душу. Я давно неприязненно отклонял любую попытку заглянуть в те промчавшиеся годы, заглянуть в то прошлое, когда из отца-плотника чиновники делали разрушителя. Но сегодня Галина Петровна бессознательно открыла дверь в печальный мир русской деревни. И незримые руки потянулись ко мне из истории.

Время поджимало. Впереди нас ждала встреча с деревней Вахрево. По частым тревожным взглядам Владимира Алексеевича в ту, родную, сторону, я догадался, что он и торопится, и переживает. И как тут не волноваться, если судьба 30 лет отводила его от поездки на малую родину.

– Душа истосковалась, – признался Владимир Алексеевич, признаваясь Алмазовой в грехах занятости и ненужной суеты, помешавших ему раньше проведать малую родину. – Сплю порой, а Вахрево снится, зовет, зовет, зовет… А я, нерадивый, только что собрался. Наверное, Бог позвал, пристыдил, подтолкнул в дорогу. Я ведь и на могиле деда в Павлове селе тысячу лет не был.

Перед отъездом Галина Петровна сунула мне в руки пяток белых грибов. На ощупь они были упругие, холодили ладонь. Они издавали лесной запах соснового бора, который в здешних краях называют «светлым лесом». Мне показалось что эти грибы ждали меня, дышали туманами, впитывали утреннюю росистую свежесть, но за ними пришла Галина Петровна.

Длинный день сиял осенними красками. Мы ехали молча, и грустными глазами смотрели, как добрая старушка с умным лицом махала нам в дорогу, а позади нее среди густолистой сени берез огненно краснели гроздья румяных рябин.

* * *

Длинная роща нежных берез вмиг расступилась и перед нами открылось безбрежное поле, за которым виден был одинокий домик под кронами старых деревьев. Мы не ожидали скорого появления такого живописного уголка природы, требующего внимания великого художника Шишкина. Вступив на землю, я глубоко вдохнул, набрав в грудь чистого воздуха, наполненного пряными ароматами перезревших ягод и высохших трав. Рядом стояла деревня Вахрево. Глядя на нее, мои друзья Владимир Алексеевич и Алексей Михайлович, признались, что сердца у них крепко реагируют на встречу с родными местами.

– Неужели это не сон?! – вымолвил, оглядываясь вокруг, взволнованный Владимир Алексеевич. – Я все-таки дожил до этого дня…

Вдали, на лесной опушке, раскинувшейся слева от нас, показалось немногочисленное стадо коров. Рядом уныло брел пастух. Его рослый силуэт напоминал мне знакомого пастуха из деревни Труфанцево Валентина Ивановича Крыльцова. Тот всегда пас скот вдали от населенных пунктов, давая ей возможность полакомиться лесной невыгоревшей и на солнце травкой. При этом с удовольствием наблюдал, как буренки с шумом ее едят на вольном воздухе. В душе Валентин Иванович – поэт и натуралист, умеет в обычном видеть необычное. Часами сидит у норы енота и наблюдает за его утренними моционами, уходом за кожей, мордой, лапами. А между тем, жизнь его крепко и тяжко била, ломала, гнула в дугу. На войне в последние дни победного сорок пятого погиб в танке его любимый отец. В молодости сам попал под косилку, потерял ногу. Кажется, человек не смирится со своей ущербностью, с горем, сломается, а он преодолел все трудности и даже создал прекрасную семью. Ну, а любимой работой стало пастушество. Как пройдется он по деревне после долгой и морозной зимы, так услышит с чужих дворов радостное мычание коров… Это буренки, подойдя к окнам, узнают и приветствуют своего вожака.

Поравнявшись с пастухом, мы расспросили его про брошенную деревню и одинокий домик. Оказалось, что фермер, лихо начавший обустройство своего хозяйства, также быстро его и свернул, не выдержав жлобства и равнодушия чиновников. Уехал восвояси. Дом ему продать не удается уже несколько лет. Да и кому он нужен в этой глуши, еще и без электрического света и телефонной связи?!

На нашем пути этот неказистый домик с заколоченными окнами и дверью стал первым обследуемым объектом. Вид у него был жалкий, сиротливый. Осмотр его продлился недолго. Владимир Алексеевич со всех ног пустился к черемухе, схваченной со всех сторон стеной крапивы и лопухов. Среди этих зарослей стоял его родительский дом.

– Здесь мы и жили, – показал он рукой на то место, где не видно было ни одного бревна, кроме бурьяна. – Точно. Здесь!