руку к сердцу:
– Вы меня не помните? Какой удар! – (Я поднимаю на него взгляд.) – Похоже, мои актерские способности нуждаются в доработке.
Я потираю переносицу; место, где пластырь удерживал назогастральный зонд, немного зудит.
– Я не… я не помню, чтобы лежала в этой палате.
– Это совершенно в порядке вещей, – уверяет меня Зак. – Ваш уровень сатурации был настолько низким, что вы постоянно теряли сознание. Было бы удивительно, если бы вы, наоборот, все помнили.
Я наблюдаю за тем, как он моет руки в раковине и быстро вытирает их полотенцем, после чего надевает новую пару перчаток. Он кажется мне компетентным и добрым. А еще он помнит ту часть моей истории, которую мне, возможно, так и не удастся восстановить.
– Зак, было бы удивительно, если бы я помнила вещи… которых не было? – тихо спрашиваю я.
Он смотрит на меня с сочувствием:
– Галлюцинации нередко бывают у больных, которых вследствие тяжелого течения болезни в итоге помещают в реанимацию. Говорят, у ковидных пациентов больше шансов испытать нечто подобное из-за недостатка кислорода, глубокой седации и изоляции.
– Кто так говорит? – уточняю я. – И что еще они говорят?
Зак отвечает не сразу:
– Буду с вами откровенен: вы всего лишь второй мой пациент, вернувшийся из отделения реанимации и интенсивной терапии. Тот первый был абсолютно уверен, что крыша больницы открывается, как купол стадиона «Цезарь супердоум», и дважды в день из нее вырывается свет. А вскоре выберут одного счастливчика, которого спустят на подъемном кране в этот свет, и тот мгновенно выздоровеет.
Я исследую уголки своего сознания в поисках галлюцинаций, связанных с больницей, подобных только что описанной мне Заком, но не обнаруживаю ничего похожего.
– Я была на Галапагосах, – тихо признаюсь я. – Я жила рядом с пляжем, подружилась с местными жителями, играла в воде с морскими львами и собирала фрукты прямо с дерева.
– Похоже на чудесный сон.
– Это он и был, – киваю я. – Правда, происходящее не было похоже на сон. Точнее, оно не было похоже ни на один сон, который мне когда-либо снился. Все происходящее казалось таким реальным, что если бы я оказалась на Галапагосах, то, держу пари, я бы не заплутала. – Я замолкаю на секунду, прежде чем продолжить. – Я вижу людей, с которыми там познакомилась, как наяву.
Я наблюдаю, как что-то меняется в его глазах, когда он спрашивает меня тоном профессионала:
– Вы и сейчас их видите?
– Вы не верите, что это случилось на самом деле, – разочарованно отвечаю я.
– Я верю, что вы верите, будто это случилось на самом деле, – говорит он, но это нельзя назвать ответом на мой вопрос.
Хотя тесты на ковид все еще дают положительный результат, что, как уверяет меня Финн, абсолютно нормально, он пытается добиться моей выписки, поскольку долгое пребывание в больнице чревато тем, что я подхвачу ИМП, пневмонию или C. difficile. Немного странно проходить реабилитацию от чего бы то ни было, когда тебе еще нет тридцати, но я также понимаю, что пока не готова вернуться домой. Максимум, чего мне удалось добиться, – это просидеть какое-то время ровно на стуле, да и то с помощью Приши и медицинского подъемника. Я по-прежнему не могу самостоятельно ходить в туалет.
Реабилитация подразумевает, что вы должны быть в состоянии выдержать три часа процедур в день, куда входят физиотерапия, эрготерапия и, если требуется, логопедия. Однако огромный плюс программы реабилитации состоит для меня в том, что я снова увижу людей. Пусть терапевты, так же как и остальной медперсонал, носят СИЗ для обеспечения собственной безопасности, но, по крайней мере, трижды в день я буду не одна.
Чем больше времени я провожу в компании людей, тем меньше времени трачу на проигрывание в памяти своих воспоминаний об Исабеле.
Меня переводят в новую палату с отдельной ванной комнатой, где я успеваю пробыть в одиночестве не больше получаса, прежде чем дверь открывается и ко мне врывается крошечный рыжеволосый ураган с ярко-голубыми глазами.
– Я Мэгги, – объявляет торнадо. – Ваш физиотерапевт.
– А где Приша? – тут же интересуюсь я.
– Она отвечает за больных в стационаре, я же – в центре реабилитации. Теоретически мы работаем в одном здании, но между нами как будто существует особое силовое поле. – Мэгги улыбается, и между передними зубами я замечаю небольшую щель. – Я фанат «Звездных войн». Вы смотрите «Мандалорца»?
– Э-э-э… нет.
– Несмотря на то что главный герой почти не снимает своего шлема, он дьявольски сексуален, – продолжает Мэгги, подойдя к моей кровати и откинув покрывало. Она начинает разминать мои лодыжки, и я понимаю, что у нее крепкие и сильные руки. – Дети пристрастили меня к этому сериалу. У меня их трое. Одному из-за ковида пришлось вернуться домой. До сих пор не могу в это поверить. Он поступил в колледж, и я уж надеялась, что избавилась от него. – Мэгги вновь улыбается, поднимая мои руки над головой. – У вас есть дети?
– У меня? Нет.
– Вторая половинка?
– Мой парень работает тут хирургом, – признаюсь я.
Брови Мэгги взмывают вверх.
– Ого, мне лучше быть с вами повежливее, – смеется она. – Я шучу. Вам придется пройти все этапы физиотерапии, как любому другому пациенту.
Пока Мэгги двигает моими конечностями, словно ручками и ножками тряпичной куклы, каковой, по правде говоря, я себя и ощущаю, я узнаю, что она живет в Статен-Айленде с мужем, который работает полицейским на Манхэттене, студентом-первокурсником, отправленным домой, а также с семиклассницей, которая на прошлой неделе хотела стать монахиней, но уже во вторник решила обратиться в буддизм, и десятилетним мальчуганом, который будет либо следующим Илоном Маском, либо Унабомбером Теодором Качинским. Мэгги говорит, что уже переболела ковидом. Она почти уверена, что заразилась, когда шила костюмы для спектакля, где играет ее младший сын. Сюжет вертится вокруг тираннозавра, который боится сказать своим родителям, что он веган. Вот что получается, когда вы тратите все свои пенсионные накопления на частную школу для одаренных и талантливых, сетует Мэгги. Она рассказывает о своем многоквартирном доме и о постоянно меняющихся соседях-дебилах, которые живут прямо под ними. Один начал кормить скунса на пожарной лестнице. После того как его выселили, в квартиру въехала женщина, которая подсунула им под дверь записку, где спрашивала: не будут ли они возражать, если она проделает окно в своем потолке, который, конечно же, был полом Мэгги. Я смеюсь так сильно, что не успеваю заметить, как исчерпываю свои физические возможности – внезапно каждая мышца моего тела начинает вопить от боли.
Наконец Мэгги заканчивает растяжку моих конечностей. Я падаю