— Слава богу! — выдыхает он, обнимая меня за плечи. — Тебя долго не было, я волновался.
Он волновался… Или это слово такое волшебное, или голос у Гриши такой ласковый и руки большие и надёжные… А может, всё вместе действует, потому что сейчас мне нестерпимо хочется уткнуться лицом в широкую грудь этого доброго медведя и зареветь громко и горько. Но по лестнице поднимаются какие-то люди и таращатся на нас с любопытством. Бараны невежественные! Не скулить же при них.
Даже думать было не о чем — никогда я не смогла бы здесь жить! Тем более с Ромкой!
Внутренний голос обычно не вмешивается в мой мыслительный процесс. Он и сейчас ничего не говорит, но очень ехидненько подхихикивает. А что смешного?! Мне что теперь — в погоне за мечтой распластаться на грязном полу этого барака и ждать, когда любимый хозяин погладит? Да он даже не побежал за мной!
Пусть бы только попробовал, козел! Вот — и снова это мерзкое подхихикивание. Тряпка ты, Баева! Даже сама с собой не можешь договориться! Видел бы меня сейчас папа — смёл бы с лица земли эту уродливую общагу вместе с её погаными обитателями.
— Ева, всё в порядке? — участливый голос Гриши внедрился в мои растрёпанные мысли уже на выходе. Похоже, кислая физиономия и активная мимика меня выдали.
Всё НЕ в порядке!
Меня вообще умиляет эта фраза! Самый идиотский распространённый шаблон американских фильмов. Тебе жить осталось минут семь, уже предсмертные конвульсии, а рядом кто-то неравнодушный — «Всё в порядке?»
— Всё отлично, Гриш, — отвечаю доброму парню, и мой трагический голос и громкий всхлип — тому подтверждение.
Я крепче прижимаю к груди и баюкаю правую руку, которая болит так, что едва не заглушает душевную травму. Дикая жалость и презрение к самой себе, злость и обида на Ромку — всё смешалось в едкий коктейль, отравляя сердце и разум, разъедая мою мечту. Как мне дальше жить… эту горькую жизнь?!
***
Любовь… Как много в этом звуке… надрывной боли, дикой муки!..
Тропа от секса до разлуки…
И похоть… кобеля и суки.
— Ева, ты так и будешь молча сопеть? Рассказать ничего не хочешь? — нервничает и непривычно повышает голос Гриша.
— На дорогу смотри, — недовольно огрызаюсь, но тут же смягчаюсь. — Я думаю, Гриш… о любви.
— Я понял, — не впечатлился обычно впечатлительный Григорий, — а с рукой твоей что?
— Отбила, — признаюсь честно, пока он не решил, что это Ромка приложился. — По уху вмазала одной старой шлюхе. Не одобряешь?
— Ну, если старой… то, наверное, не надо было, — неуверенно бормочет Гриша и заглядывает мне в глаза, чтобы убедиться, что я не шучу. — А этот… Роман твой где был?
— В своей комнате рычал. Пьяный.
Гриша нахмурился, но уточнить ничего не успел — помешал звонок босса.
— Да, Тимур Альбертович, — отчеканил Григорий и растерянно взглянул на меня.
Я же встрепенулась мгновенно, и вся лирическая муть из головы сразу выветрилась. Хищно оскалившись, я изобразила кулак на левой руке и прошептала своему водителю одними губами: «Всё отлично!»
— Да всё хорошо, Тимур Альбертович, — преувеличенно радостно сообщил Гриша и добавил уже менее уверенно, — да вон, рядом со мной сидит… улыбается.
Так улыбался Хан Мамай, поигрывая мечом на поле брани. Но папу нервировать не стоит раньше времени. И вообще хорошо бы взять себя в руки… Только одной левой нелегко сваять жизнерадостный образ. Но я очень постараюсь.
Гриша, пока отчитывался перед папочкой, весь вспотел, бедняга, и остаток пути не донимал меня больше расспросами. Опять, наверное, на увольнение настраивается.
***
А дома меня поджидало очередное представление под названием «Сватовство Бабая-младшего». Как же я забыла об этом? Спасибо, хоть Гриша пояснил, по какому поводу праздник. И по этому случаю у меня возник вопрос — а разве это безобразие не должно твориться на территории невесты? И я уж молчу о том, что Котя приневестилась совсем не к тому принцу. А папка-то!.. Да как он мог? Совсем уже отчаялся пристроить своего недоделка в надёжные руки? По правде говоря, надежды на Котины руки — никакой. Но почему никто о её сердечке не подумал, нервы не поберёг? Она же с этим придурком не выносит Пусика! Или Масика?..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Запах жареного мяса разносится по всей округе, чтобы замаскировать запах надвигающейся неминуемой беды. Но, судя по всему, заботит это только меня, потому что около бассейна очень шумно, пьяно и весело. Даже идти туда не хочется. И мужиков подозрительно много… Похоже, серенький братец захватил с собой группу поддержки. А у бедной Котеньки, кроме меня, никого.
Я уже чувствую, как две влажные дорожки щекочут мне лицо — слёзы сегодня слишком близко.
— Лали, что?! — папа возник, как бабай из темноты, и сдавил мои плечи.
Ну, я и завизжала ожидаемо — рука-то болеть не перестала. И пока папа не улетел в общагу на крыльях мести, я поспешила рассказать ему всю-всю правду — про пьяного и уставшего Ромку, который сказал, что я не очень вовремя, и про пошлую тётку, которая меня обидела своим неприличным языком, а я случайно отбила об неё руку. Хорошо, что я всегда говорю папочке правду, зато ему сразу стало понятно, почему мне невесело.
— Папочка мой, прости, что я тебя не послушала, — я всхлипнула, прижалась к папиной груди. — Я теперь всегда буду… Я только тебя люблю, папка… только тебя…
И как только папа прижал меня к себе и прикоснулся губами к моей макушке, внутри меня что-то лопнуло, и я горько заплакала.
69
Жить буду. Так сказал травматолог, к которому отвёз меня папа, без колебаний доверив своих гостей заботам Ангелины и деятельной Василисы. Растяжение плечевого сустава и ушиб запястья — не смертельные травмы. Конечно, я буду жить! И умереть от горя я тоже не посмею. И пусть сейчас мне очень сложно представить свою дальнейшую жизнь без Ромки, но представить этот мир без себя ещё страшнее. Я, конечно, пофантазировала немного о своём трагическом уходе на самой заре жизни… И содрогнулась. Даже прослезилась, подумав о папе. Вот он бы точно не пережил такую утрату. Мой любимый папочка…
А Ромка!.. Даже если гипотетически предположить, что меня нет… А он что? Погрустит, наверное, минут пятнадцать и утешится в объятиях какой-нибудь кошёлки. Нет! Невозможно! Только не после того, что между нами было. Я не настолько наивная идиотка, и, конечно, наслышана о мужской физиологии. Но с Ромкой было по-другому, я не ошибаюсь — я это чувствую. Сейчас бы Котя закатила глаза и спросила — «Каким таким чувствительным местом, Баева, ты это прощупала? Опыта у тебя ноль, интуиции — тоже!»
Да пошла ты, Стёпкина! Саму-то тебя твой богатый опыт куда занёс?
А вот, кстати!..
— Пап, а тебе Котю совсем не жалко за этого урода замуж выдавать?
— Лали, только не начинай снова, — папа нахмурился, не отводя взгляд от дороги. — И не забывай, пожалуйста, что безголовый Сергей мне не посторонний человек, в отличие от твоей безголовой Катерины.
— Она не посторонняя, а моя лучшая, а теперь и единственная, подруга! — вспылила я моментально, потому что за Котю было обидно. — Да ладно, бог с ней, пап, но ты о ребёнке подумай! Зачем ему такой папаша-идиот?
— Об этом твоей сообразительной подруге следовало побеспокоиться раньше, не находишь?
Ещё как нахожу! И, кажется, сообщив папе о предполагаемом Серёгином отцовстве, я оказала Коте медвежью услугу. А если сейчас намекнуть, что Масик, может, ещё и не наш… О, боже! Я покосилась на папочку — мрачный, уставший, задумчивый… Да, сейчас подобная новость может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Вот что значит совать свой нос в чужую интимную жизнь.
— Пап, а ты Полинку Панькову помнишь? — я заметила, как папа просветлел лицом, и продолжила: — Так вот она как-то сказала, что за нашего Серёгу замуж только врагов выдавать. А Котя, как ни крути, нам не враг.