Читать интересную книгу Мифы классической древности - Георг Штоль

Пик

(Овидии. Метаморфозы. XIV, 320–434)

Латинский царь Пик, сын Сатурна, был красивый, юный герой, любимый всеми нимфами гор и вод Лациума. Сам же он любил только молодую супругу свою, дочь Януса и Венилии, прелестную нимфу Каненсу, т. е. певицу. Это имя было ей дано за чарующее ее пение. Бывало, идет она по полям, распевая, а скалы, деревья, лесные звери, прислушиваясь, идут вслед за нею; реки задерживают свое течение, птицы в воздухе останавливаются в своем полете. Однажды тешилась она своим искусством, а супруг ее Пик ехал к лесам лаврентским и охотился на вепря. Бодро сидел он на борзом коне, держа в левой руке два копья; пурпурное одеяние его было стянуто золотой пряжкой.

В тех самых лесах пребывала тогда дочь солнца Цирцея, известная чародейка; она прибыла со своего острова собрать на плодородных холмах новых трав для волхвований. Притаясь в кустах, увидела она прекрасного юношу и так поражена была его видом, что уронила собранные травы. Страсть загорелась во всей ее крови. Оправившись от первого волнения, решилась она признаться юноше в любви своей; но быстрота коня и окружавшая его толпа спутников помешали ей. «Не уйти тебе от меня, даже если б ураган унес тебя с собою», — сказала она и волшебством своим создала призрачного вепря, который как будто пробежал мимо царя и скрылся в чащу леса — туда, где сросшийся кустарник заграждал коню путь. Пик быстро спрыгивает с усталого коня и пешком стремится в лес за призраком. В это самое время Цирцея произносит волшебные изречения и мольбы, различными заклинаниями призывая таинственные силы: поднявшийся с земли туман застилает небо, и спутники царя теряют след его на перекрещивающихся тропинках. Волшебница, пользуясь местом и временем, подходит к молодому царю. «Светлыми твоими очами, очаровавшими меня, — сказала она, — прелестным твоим видом, меня покорившим, заклинаю тебя, юноша, — сжалься над моей любовью, не презирай жестоко Цирцею; всевидящий бог солнца будет тебе тестем». Дерзко отверг Пик ее мольбу. «Кто бы ты ни была, — воскликнул он, — твоим я не буду; другая уж владеет мной — Каненса, дочь Януса, и ей одной буду я принадлежать всю мою жизнь, если только боги будут милостивы ко мне». Несколько раз возобновляла Цирцея свои мольбы, но все тщетно. «Даром это тебе не пройдет, — сказала она наконец, гневная. — Тебе уж более не видать Каненсу. Посмотри теперь, что может сделать оскорбленная любящая женщина». Тут обратилась она два раза к востоку и два раза к западу и три раза дотронулась до юноши жезлом, проговорив волшебные заклинания. Пик убегает и удивляется, что бежит скорее прежнего; он замечает на своем теле перья, и, досадуя, что ему так внезапно приходится увеличить собой число птиц в лаврентских лесах, втыкает твердый свои клюв в древесные стволы и, разъяренный, язвит высокие ветви их. Пурпурное одеяние его превратилось в пурпурные перья; там же, где прежде золотая запонка стягивала платье, растет пух, а на затылке свивается золотое кольцо; от прежнего Пика осталось одно только имя: латины и стали звать дятла picus.

Между тем спутники Пика тщетно искали повсюду своего господина. Встречают они наконец волшебницу — ветер и солнце разогнали туман — и, осыпая ее укорами, требуют своего царя, угрожают ей насилием и уж поднимают оружие. Тут Цирцея распространяет свой яд и волшебными криками призывает богов ночи и тьмы. Вдруг — о страшное чудо! — лес задрожал и пришел в движение, ближайшие деревья поблекли, растения вокруг окропились каплями крови; и как будто ревут камни, лают собаки, шипят в траве черные ехидны и в воздухе парят легкие тени умерших. Юноши стоят в оцепенении; Цирцея касается их своим ядовитым волшебным жезлом и превращает в разных диких зверей. Никто из них не сохранил прежнего вида.

Солнце уже начинало заходить, а Каненса все еще ждала любимого супруга. Слуги и народ бродят с факелами по лесам, но не находят царя. Нимфа рыдает, рвет на себе волосы, бьет себя в грудь, спешит вон из дома и, бесчувственная, бродит по полям. Шесть ночей и шесть дней видели ее, блуждавшую без пищи и сна по горам и долинам; наконец, утомленная дорогой и горем, пала она на свежий берег реки Тибра. В тихих жалобах, проливая слезы, воспела она там свои страдания, подобно тому, как лебедь поет предсмертную песнь перед, близкой кончиной. Наконец горе ее проникло до самой глубины души и, испустив последнее дыхание, она исчезла, как легкое дуновение ветра.

Книга восьмая

Амур[74] и Психея

(Апулей. Метаморфозы. IV, 28 — VI, 24)

Жили в одном городе царь с царицей. Было у них три дочери, все три — красавицы. Можно еще было описать красоту двух старших царевен, но никакими словами нельзя было представить всей прелести младшей. Отовсюду, из ближних и дальних стран, сходились люди в тот город; стар и млад — все дивились деве и чтили ее как Афродиту. Думали, что богиня, рожденная из недр морских и вскормленная пеной волн, совлекла с себя божественное естество и поселилась между смертными или что творческая сила небесных звезд снова оплодотворила — уже не море, а землю — и породила новую Афродиту, девственной красотой своей равную из пены рожденной богине. Опустели храмы истинной Афродиты. Никто более не отправлялся на поклонение богине ни в Пафос, ни на Киферу. Деве воссылались мольбы, как великой богине, принявшей человеческий образ, к ней взывали при совершении жертв, ее призывали за жертвенными пирами. По улицам вокруг нее теснился народ, дарил ей венки и рассыпал цветы перед нею.

Гнева исполнилась Афродита, видя, как божеские почести расточаются смертной деве. «Как! Неужели я, праматерь мира, воззвавшая к бытию стихии, неужели я, богиня, подающая благодать всему миру, должна делиться почестями со смертной девой? Неужели образом моим будет облечено существо земное? Напрасно же Парис, фригийский пастух, предпочел меня Афине и Гере. Но не на радость себе восхитила дева мои почести: будет она плакаться на свою красу». Так говорила сама с собой Афродита и призвала сына своего, резвого мальчика Амура, что неотразимыми стрелами своими наносит раны и богам, и людям. Привела богиня Амура в тот город, где жила Психея (так звали красавицу царевну), и, рассказав, в чем провинилась перед ней соперница, полная гнева и скорби, обратилась к нему с такими словами: «Узами материнской любви, сладостными ранами стрел твоих заклинаю тебя, о сын мой, отомсти за меня деве, накажи ты гордую красавицу; исполни мне это одно моление. Пусть воспылает дева жгучей страстью к самому презренному из людей, к смертному, которому не дала судьба не только почестей и богатства, но даже безопасности от нищеты и нужды, к такому низкому и жалкому человеку, который бы не находил себе подобного на земле».

Так говорила богиня и покрывала поцелуями милого сына. Потом пошла она на берег моря. Лишь только нежные ноги богини коснулись разлившихся по взморью волн, как море готово уже служить ей. Тритоны везут на себе золотую колесницу ее и, играя на раковинах, веселой толпой следуют за нею по волнам; одни защищают богиню от солнца, другие подставляют ей зеркало, чтобы полюбовалась и порадовалась она на красу свою. Сидя на спинах дельфинов, толпой сбираются вокруг нее дочери Нерея, вместе с ними плывет и отрок Палемон; поют нереиды веселые песни. Так шествует богиня по водам морским к Океану.

Между тем красота Психеи становилась для нее не в радость. Все любовались на нее, все ее восхваляли, но никому из людей не приходила мысль искать руки ее: красоте царевны дивились как созданию искусного художника. Две старшие сестры Психеи вступили уже в брак и наслаждались семейным счастьем, а Психея все еще оставалась безбрачной и жила в одиночестве, болея и томясь душой и проклиная красу свою, восторженно превозносимую людьми. Отец Психеи, полагая, что причина несчастий его дочери — гнев кого-нибудь из богов, отправился в Кларос, к древнему оракулу Аполлона; принося богу мольбы и жертвы, испрашивал он дочери супруга. И такое гадание дано было ему от оракула:

Деву младую поставь на вершине горы многохолмной,Пышно одетую в брачно-могильные ризы.Зятя себе ты не жди от смертного рода людского:Страшен и дик будет зять твой и видом дракону подобен.Он, быстрокрылый, носясь по эфиру, все побеждает:Все сокрушая мечом и пламенем в прах обращая;Зевс сам страшится его, перед ним и все боги трепещут;Воды послушны ему и темное царство Аида.

С сердцем, полным скорби, воротился отец Психеи в свой дом и передал жене слова оракула.

Тужат царь с царицей, денно и нощно сокрушаются они и льют горькие слезы, но наконец приступают к исполнению повеления оракула. Приготовили для несчастной девы брачные одежды и, по совершении жертвоприношений, повели ее, оплакиваемую всем народом, на вершину крутой скалы. На пути Психея, видя горькие слезы и безутешную печаль родителей, обратилась к ним с такими речами: «О чем вы плачете и сокрушаетесь? Не видите разве, что над нами тяготеет месть разгневанной богини? Когда слава о красе моей гремела между народами, когда мне воздавались божеские почести и люди единогласно называли меня новой Афродитой, вот тогда бы следовало плакать и сокрушаться. Вижу я — это поклонение моей красоте и погубило меня. Ведите же меня скорее на скалу, указанную оракулом. Влечет меня скорее увидать обещанного супруга. Чего мне страшиться? И мне ли отвергать имеющего власть и силу над всем существующим?» Так говорила Психея, и родители, сопровождаемые народной толпой, повели ее к скале. Войдя на вершину ее, потушили брачные светильники и, печальные, с поникнувшими головами, пошли все назад, оставив деву на вершине пустынной горы. Трепеща от страха, стояла Психея и проливала слезы. Вдруг ощущает она легкое веяние Зефира. Подхватив деву, он несет ее вниз со скалы, в глубокую долину, и бережно опускает на мягкую мураву.