Читать интересную книгу Остров Буян - Степан Злобин

На сходе разные люди стали кричать, чтобы, оставив гиль, составлять челобитную к государю. Томила с товарищами догадались, что это выдумка Ордина-Нащекина, но не отговаривали народ. И земский староста Иван Подрез радовался, что так легко ему удалось отвратить бунтовщиков от насилья и бунта и сговорить к мирному челобитью… «Может, помалу и вовсе утихнет мятеж!» — надеялся он.

Всегородний сход поручил составлять челобитную «выборным от всяких чинов». В числе их были и сам Иван Подрез, и Томила Слепой, и хлебник Гаврила, с ними были стрельцы и попы и даже — дворяне. Когда эти выборные сходились в Земскую избу, поднимались крик, споры, и все мешали друг другу и не могли сговориться.

Глава двадцатая

1

Бабка Ариша сразу всем сердцем поверила в великую правду восставшего города, и, когда во Всегородней земской избе выборные «ото всяких людей» приступили к составлению челобитья царю и толпа горожан собралась у дверей Всегородней избы, чтобы узнать новости, она первая поощрила Истому:

— Иди-ка, иди! Да послухай, как нашу сиротску правду к царю-то пишут. Вот клюшки твои, ступай! Что попусту дома сидишь! Весь город на площади…

Несмотря на метель, народ толпился у Земской избы. Изредка то один, то другой из выборных показывался в дверях. Разбившиеся на кучки посадские тотчас обступали крыльцо и расспрашивали, о чем говорят выборные. И под снежной метелью, сняв шапку перед народом, подставляя под свежий ветер голову, усталую от непривычных мудреных споров и духоты, с крыльца Всегородней или взобравшись на дощан, выборный рассказывал народу о составлении челобитья.

Истома в толпе встретился с Кузей.

— Дядя Истома, ты, чай, измаялся стоять тут! Давай на дощан подсажу! — предложил он.

С дощана было видно всю площадь, но ветер кружил охапки колючего снега, бросал их в лицо, сыпал за ворот, и Истома попросил одного из знакомцев помочь ему снова слезть вниз. Собравшиеся у самой избы дали ему местечко на крыльце Всегородней.

Прохор Коза вышел из Земской избы, отирая варежкой пот с лица. За ним столбом подымался пар из неплотно притворенной двери, за которой слышалось множество голосов.

— Что, Прохор, ай веничка ищешь? Какова банька топлена? — пошутили в толпе.

— Банно парево кости не ломит! — откликнулся Прохор на шутку.

— Будя попусту барабошить! — степенно остановил зубоскалов стрелецкий десятник Соснин, знакомец Козы, и спросил: — Сказывай, Прохор, ладом: чего там?

— Здоров, Тимоша! — поклонился Коза Соснину. — А что ладом скажешь, когда все неладом идет! Обрали нас двести, посадили вместе. Сидим-то мы вкупе, а смотрим врозь!

— Кто с кем сварится, Прохор?

— От веку свара одна: посадским с дворянами не поладить. Не хотят писать на Собакина. Сказывают — все обиды от Емельянова, а воевода, мол, государем посажен. На него-де писать челобитье — то государю будет обида…

— Своек-то свойку и лежа поможет! — крикнули из толпы. — А посадские что на отповедь?

— Мошницын-кузнец с дворянином Чиркиным в бороды уцепились, поп рознял…

Шум из-за двери послышался громче прежнего.

Прохор нырнул обратно в избу. Народ у крыльца оживленно загомонил, обсуждая разногласия выборных, как вдруг снова дверь распахнулась и, словно бомба из пушки, потный, встрепанный, в распахнутой лисьей шубе выскочил на крыльцо дворянин Сумороцкий.

— Хамье! Холопишки! Нечестивцы, гилевщики! Не сидеть нам, дворянам, в нечистом вашем соборе! Тьфу вам, окаянным! Тьфу! Тьфу!

Дворянин трижды плюнул на порог Всегородней и через ступеньку пустился с высокой лесенки вниз, на площадь.

— Эй, бороду оплевал себе, дворянин! — крикнули из толпы Сумороцкому.

Народ пропустил его.

Дворяне Чиркин и Вельяминов выскочили за ним.

— Иван Кузьмич! Иван Кузьмич! — звали они.

— А ну-ка, дворяне, за ним в бежки!

— А ну-ка, кто прытче! — насмешливо поддразнивали в народе.

…Истома пришел домой уже в сумерки.

— Заставили богу молиться, а он уж лоб весь вдребезги! — ворчала бабка, собирая Истоме еду. — Куды ж ты до вечара?

— Как люди, — отогреваясь у печи, ответил Истома. — Никто по домам не шел. Стоим в снегу по колено да ждем, а чего ждем, не ведаем…

Поставив миску со щами, старуха села напротив него на скамью и проникновенно слушала пересказ событий и споров.

— Гаврила Левонтьич, хлебник, сказывал — завтра на Федора Емельянова станут писать государю. Какие обиды кто ведает, все соберут к челобитью, — заключил Истома.

— Слава Иисусу Христу, пришло наше время! — воскликнула бабка.

— У попа пироги пекут, а ты духом печным не нарадуешься! — с насмешкой сказал Истома.

С утра отправилась бабка к обедне, по привычке в Пароменскую церковь, где был у нее любимый уголок, любимые иконы святых, с которыми говорила она по-свойски, попросту, не стесняясь.

Выйдя из церкви и встретившись с попадьей, бабка Ариша в том же восторге и ей поведала свою радостную уверенность в божьей заботе о бедняках.

— Не даст господь никому загинуть без правды, в душевном ропоте. Послал меньшим милость! — воскликнула она.

— Грех тебе! — строго прикрикнула попадья. — Стара ты для радости гилевской. Что тебе в нечестивом их ликовании! Воеводу от дела согнали, лучших людей разоряют, самого владыку Макария, боже спаси, из крестного хода со срамом прогнали. Кому же то ликование, окроме бесов!

— Ты б, попадья, не брехала! Гляди, перед городом на дощане бы не стать к ответу! — внезапно пригрозила ей бабка, словно сама она была властна поставить попадью на дощан. — Разоритель и враг человеков, сам Федор бежал от народа. Стало, есть божья правда на свете! — твердила старуха. — Слыхала ты, попадья, в Земской избе челобитьице пишут к царю, чтобы все по правде соделать. Всяких чинов люди держат совет, и всяк пишет правду свою к государю, кому об чем надобно!..

Не сообщив о своих намерениях никому, бабка приоделась, как только могла, и отправилась во Всегороднюю избу.

У крыльца Всегородней опять толпился народ.

Смело проталкивалась бабка через толпу, важно взошла она на крыльцо, решительно распахнула дверь и прошла в просторную «соборную» горницу.

— Тебе чего, бабка? Нельзя сюда, — остановил ее молодой подьячий у дверей, удержав за полу.

— Кому бабка, а тебе Арина Лукинишна! Постарше люди и те величают! — гордо оборвала бабка и, выдернув полу, прошла мимо подьячего в горницу.

Выборные оглянулись на нее, оставив свои дела.

— Тебе чего, Арина Лукинишна? — спросил хлебник Гаврила, как-то оказавшийся заводилой среди посадских выборных.

— Правду мою посадскую к царю написать, — громко сказала бабка. — Федька Омельянов, мужа моего разоритель, из города ускочил, а добро свое тут покинул. Вот вы, господа, и пишите к царю — кого неправдами разорил разбойник, тому бы сполна все добро воротить. А моего разоренья на семьдесят восемь рублев по Москве исхожено. А воротить, мол, мне мужнюю рыбну лавку… Так и пишите к царю.

— Напишем, Лукинишна. То мы безотменно напишем, — сказал Гаврила, скрывая улыбку.

— Смотри не забудь, Гаврила Левонтьич! На то вас тут миром обрали, чтобы сиротски обиды знали, — строго промолвила бабка.

— Никак не забуду, Лукинишна! — пообещал Гаврила, и сидевшие рядом невнятно пробормотали за ним: «Напишем!»

Бабка вышла торжествующая из Земской избы.

— Ну, как там, бабуся? — смеясь, спросил у крыльца какой-то посадский.

— Не смейся, внучек. Как есть всю сиротску правду к царю напишут. Кому чего надобно, то и скажут, пошли бог удачи! — ответила бабка, крестясь с таким радостным видом, словно все для нее уже было сделано.

2

После дня бестолковых и шумных споров хлебник Гаврила не выдержал:

— Томила Иваныч, мы так-то и год просидим, ничего не составим. Ты бы сам начернил челобитье к царю да прочитал бы во Всегородней, а кто чего хочет добавить, тот скажет.

Томила послушал совета и целую ночь просидел, стараясь не позабыть ничьих нужд и жалоб.

На второй день с утра он вышел на середину «соборной» горницы и, поклонившись выборным, начал читать.

Пока в челобитной шли жалобы на Емельянова, все было тихо, но как только коснулось воеводы, дворяне Вельяминов и Сумороцкий подали голос.

— Будет! Невместное пишешь! Замолчь, пустой лопотень! — закричали они.

— Не любо слушать, — не слушали б, господа, — вступился Прохор Коза, — а другим не мешали б!

— А любо тебе послушать — ступай к нему после обедни, да забавляйтесь. А нам то писанье и слушать зазорно! — выкрикнул стрелецкий пятидесятник Соснин, заставляя Томилу умолкнуть.

— Да что же тут творится, земские выборные! — возмутился Томила. — Меньшие посадские, и стрельцы, и середине говорили вчера, чтобы все нужды писать к государю, а нынче кричите, что слушать невместно. Читать ли далее?