И где они будут, стихи? В приложениях, то есть в конце книги? Конечно, это дополнительный подарок читателю, но — тот же вопрос: не помешает ли, не отяготит ли? Примечания составляли Вы сами, Ваш авторский такт, вкус, чувство меры подсказали Вам, где и сколько можно и нужно сказать. А тут не Ваша рука уводит читателя в сторону, и часто — надолго.
P.S. Религиозные люди избегают (может быть, в наших условиях) говорить — даже между собой — о своих верованиях. Очень редко говорил на эту тему Евгений Львович, Самуил Яковлевич — только в ленинградское время — много и часто. В Москве только 2 раза. А теперь я с удивлением читаю в статье Сарнова: «Он никогда не искал (утешения?) в религии и в философии». Только с Тамарой Григорьевной говорилось если не легко, то без больших затруднений.
280. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
7/V 68.
Дорогой Алексей Иванович.
Подвигается ли Ваша работа над воспоминаниями об А. М.[394]
Прочли ли Вы книгу В. Белова и что о ней думаете?[395]
Повесть Тендрякова в № 3 «Москвы»?[396]
Теперь по вопросу о детях и внуках. О моей фразе «наше дело писать, не думая о»…
Конечно, я выразила свою мысль неточно, неверно. Конечно, Вы правы — заботиться надо о детях, а не только о внуках. И не только о написании, но и напечатании.
Но я, лично я, не мы, а я — этого НЕ могу. Просто физически не могу. На то, чтобы писать, т. е. сидеть за пюпитром и подняв руку писать, — уходят все мои физические силы. Я устаю от писания, устаю от того, что надо встать, умыться, одеться, причесаться и застлать постель; застлав ее, я снова ложусь — поверх одеяла — такое у меня сердцебиение, такое бессилие. Я живу неделями с выключенным телефоном, потому что по телефону мне тяжело говорить (пульс и пр.). Я стараюсь видеть не более одного человека в день, и чтобы он сидел не долее часу. Ну вот и скажите: как я могу писать и печататься? (Даже если бы кто-нибудь мечтал меня печатать.) Самое мирное редактирование — это телефоны, разговоры, собеседования и пр.
А я не могу.
Вон «5 писем С. Я. Маршака» — не Бог весть что! — лежат, готовые, год; я попробовала в одно место, попробовала в другое — и отложила попечение.
Пусть лежат[397].
Мне приходится выбирать, на что тратить силы. И я выбираю главнейшее. Если я не приведу в порядок свои ахматовские записи, то этого за меня не сделает никто.
Стало быть, писать, писать, писать — изо всех сил, последних или пред-пред-предпоследних — а далее что? на «далее» у меня нет сил. Либо я буду «пробивать» свои воспоминания о С. Я. («Пять писем»), либо писать…
Вот я и выбираю.
281. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
4/VI 68, Пиво-Воды.
Дорогой Алексей Иванович.
Это не письмо, а так — отписочка. Не сердитесь, что-то сил нет.
Я наконец на даче. Море зелени, ручьи птичьего пения. Кукушка выдает на спрос не менее 80 лет. Соловьи заливаются.
Я с трудом доползаю от домика своего до дома К. И. — по дороге лежу (!) на скамейке.
Зато К. И. — слава Богу! — веселый, счастливый, одолевший болезнь и страх. Работает, ходит, шумит.
Прочитали ли Вы Тендрякова в «Москве»? Что думаете?
Все мы, члены Союза Писателей, подписавшие письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, получили разные взыскания: я — выговор. Не знаю, что значит для писателя выговор. Ведь мы не служащие. Какая-то чушь.
282. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
28/VII. Москва.
Дорогой Алексей Иванович.
Вы пишете, что хандрите. Есть от чего не только захандрить — прийти в отчаяние. И не помогает даже то, что все мы уже давно в него пришли. Нет, новый срам все равно обжигает. Кстати о сраме[398].
Я написала статью «Ответственность писателя и безответственность „Литературной Газеты“»[399] (по поводу выступления «Лит. Газеты» против Александра Исаевича). Статья моя не удалась (я ее писала в самый разгар болезни), но мне она была необходима. Хотя бы для самолечения.
283. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Ленинград. 6.11.68 г.
Дорогая Лидочка!
Как Вы и что с Вами? Лучше ли?
Так мало мы с Вами побыли[400]. И ужасно, что не могли повидать Люшу. Буквально каждая минута была у нас на счету.
Недавно один руководящий товарищ, раскритиковав мою заметку о Горьком, заявил, что писать так, как пишу я — не интеллигентно.
Напишите мне, пожалуйста, как идет битва за Ваше здоровье?
Короткий визит наш к Вам был озарен неожиданной, дополнительной радостью, сверхрадостью[401].
284. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
15/XI 68, Москва.
Дорогой Алексей Иванович.
Вы, может быть, уже знаете от К. И., что у него родился новый правнук. А писал ли он Вам, что сказала маленькая Маринка, когда выбирала для ее братца имя?
— Назовем его Койнейиваныч!
Тут еще интересна одна подробность. Маринка называет К. И. — «прадед». «Ой, ой, где мой прадед?.. Прадед не работает, он чай пьет» и т. д. Предложив назвать брата «Койнейиваныч», она сейчас же добавила, что теперь пусть все зовут К. И. — прадед, полагая, по-видимому, что если его имя перейдет к малышу — сам он останется без имени.
Письмо из Лендетгиза К. И. получил и ожидает визита редакторши, которая едет в Москву.
_____________________
Теперь насчет сверхрадости… Да для меня это тоже огромная сверхрадость и постоянная злая тревога. Но вот в чем дело: известно ли Вам, что у сверхрадости скоро день рождения — полстолетия? Хотите ли Вы ее поздравить? Если да — пришлю Вам адрес (в книжке неверный, старый). Напишите мне!
Я перечла «По ком звонит Колокол» Хемингуэя — страшная и гениальная вещь… А прочли ли Вы Белова в № 8 «Нового Мира»? Что думаете вообще и о последней главе в частности?[402]
285. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
29/XI 68.
Дорогой Алексей Иванович!
Вот, наконец, посылаю Вам:
1) дату — 11 декабря.
2) адрес — Рязань, 12.
Проезд Яблочкова 11, кв. 1[403].
3) Свою статью в «Лит. Газету», которой Вы интересовались[404].
4) Две фотографии Александра Исаевича — одну Вам, а другую для Александры Иосифовны.
Вы его видели не таким, а веселым — когда-нибудь и веселого пришлю. (У меня есть, дам переснять.)
Вот, кажется, все. Спешу. Пожалуйста, хорошим людям давайте адрес и дату. Читателям, любящим, — молодым, старым — побольше бы! Не непременно литераторам, лишь бы хорошим людям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});