чашей продолжил подъём одновременно с уровнем воды. Ронан не удержал факел, и тот с шипением погас в воде. Впрочем, приближение потолка почему-то ощущалось и без света. Я ожидал услышать привычный поток брани, но мародёр сохранял молчание.
— Рон, ты там не утоп?
— Нет, — голос Ронана был спокойным и холодным, а через секунду чаша вновь остановилась. Я попытался на ощупь выловить факел, но Ронан сам зажёг новый и передал мне. В его свете я разглядел, что его левая рука полностью лишилась повязки, и на дно каменных ладоней снова стекала кровь.
— Это всё грёбаный развод, — с тем же ледяным спокойствием сказал мародёр, придерживая руку в одном положении. — «Жертва», «отчаяние», один хер. Везде рассчитано на то, что кто-то добровольно сдохнет.
— Ты имеешь в виду…
— «Водою вашей», то есть кровью. Видишь, пока капаю, оно стоит. А теперь, как думаешь, много до краёв надо?
Я прикинул на глаз и похолодел. Много, слишком много. Даже если я разрежу себе запястье и присоединюсь к Ронану, а затем Мила вынырнет и сделает то же самое — не хватит. Мы раньше получим «Усталость» и утонем в грязной жиже.
— Короче. Вы с Милой добирайтесь до конца и добивайте квест, а на обратной дороге вправите мне мозги.
Я не успевал его остановить при всём желании. Ронан без лишних слов вынул из-за пазухи короткий кинжал и, зажмурившись, с размаху полоснул себя по горлу. Точнее, попытался полоснуть — вылетевший из воды кулак ударил его прямо в лоб, заставив дёрнуться и отпрянуть. Кинжал задребезжал на дне чаши, а Ронан чуть было не пошёл ко дну, но был подхвачен той же рукой. Рука принадлежала промокшей насквозь и страшно злой Миле.
— Совсем долбанулся, дебила кусок?! — рычала она, умудряясь цепляться за чашу одной рукой и трясти возлюбленного свободной. — Решил спокойненько просохнуть на респе, пока мы тут мокнем?! Хер тебе в задницу!
— Чаша… кровь… — булькал Ронан в своё оправдание.
— Я догадалась, — хмыкнула Мила. — Но если ты ещё раз вздумаешь самоубиться рядом со мной — сама убью, понял?
Вода прибывала. Через минуту до потолка можно было дотянуться поднятой рукой. Но я был согласен с посылом Милы — лучше такой нелепый вайп, чем играть по правилам гробницы и сцедить всю кровь с одного из нас. Если задуматься, весь «Путь отчаяния» постоянно подталкивал к жертвам. Сперва бесконечные ловушки, которые под конец становились попросту непроходимыми, затем побег по второму коридору — и там, и там должны были отсеяться недостаточно быстрые и выносливые. Теперь этот зал с совсем уж прямым, грубым посылом — платите кровью или утонете.
Видимо, единственная разница с «Путём жертвы» была в том, что на пути отчаяния в жертву можно было принести кого-то другого.
В свете гаснущего факела я увидел, как Мила и Ронан обнялись, приготовившись упереться в потолок. А затем всё заполнила вода и тьма — оставалось только ждать исключительно неприятной смерти. Зато наконец поговорю с Эми, нам столько всего надо…
Шум сливающейся воды звучал куда громче чем хотелось бы, а сила водоворота оказалась такой, что удержаться за колонну не удалось никому. Нас снова закружило по залу, ударяя об стены и друг о друга, пока не вынесло в тоннель, откуда мы до этого явились. Сдвинувшиеся и раздвинувшиеся стены освободили «пасть» от трупов ловушек — поток воды пронёс нас насквозь с огромной скоростью, не давая перевести дух. Где-то спереди открылась ещё одна каменная дверь — и мы вылетели в неё как в трубу, беспомощно размахивая конечностями. Свободный полёт — как обычно, убивает совсем не падение, а…
Мы приземлились в самый центр зала, где выбирали путь в последний раз. Я огрёб почти тридцатник урона, оставшись на жалких 7 из 90, и, судя по воплям и стону ребят, у них дела обстояли не лучше. Какое-то время мы корчились и матерились, лёжа посреди огромной лужи. Но мы выжили, верно?
Задание «Три ключа затерянной гробницы. Путь отчаяния» — провалено!
— Разве это провал? — Ронан наконец закончил ругаться и попробовал подняться на ноги. — Помню я, провалили мы однажды…
Пол под нами дрогнул, и я успел подумать, что смертельно устал от местных землетрясений. По каменным плитам пробежала змеистая трещина, а затем весь центр рухнул вниз — в новую жадную темноту.
Глава двадцатая
«Крепкий орешек» ушёл на откат, предотвратив мою неизбежную смерть от второго падения за две минуты и здоровенного булыжника, угодившего мне на затылок. «Дар жизни» потихоньку возвращал мне очки здоровья, но я не торопился вставать. Смысл стараться? Если сейчас произойдёт ещё что-то, что окончательно нас добьёт, хотя бы умру не напрягаясь. Ребята, судя по всему, пришли к тем же выводам, но прошло несколько минут, а новых потрясений не последовало.
Мила поднялась первая, запалив последний, кажется, оставшийся у нас факел и подала руку сначала Ронану, затем мне. Далеко наверху виднелась предательская дыра, отправившая нас в новый полёт… куда?
— Кабздец, — прохрипел Ронан, отряхиваясь и нашаривая на полу своё снаряжение. — У кого сколько хп?
— Восемь из девяноста… о, девять.
— На донышке, — сдержанно и без уточнений сказала Мила.
По сравнению с простором и чистотой верхнего зала, нижний казался затхлым подвалом. Впечатление усиливалось не только за счёт темноты — здесь было очень сыро, густой и влажный воздух будто можно было резать ножом, а в ноздри лез отвратительный запах плесени. Под ногами вместо привычного каменного пола чавкала бурая грязь. Факел выхватывал из темноты позеленевшие стены, на которых с трудом можно было разглядеть полустёртые фрески. Люди, несущие дары. Люди, склоняющиеся ниц перед какой-то громадной статуей с лицом, съеденным плесенью. Надписи также были еле различимы, но некоторые остались целы.
— Маэстус, переведёшь? Маэстус?
Паника начала нарастать постепенно — обжигающе-ледяной волной от низа живота по всему телу. За пазухой гримуара не оказалось, и я заозирался в поисках заплечного мешка. Вокруг была только грязь, камни и лужи воды.
— Всё нормально? — спросила Мила, заметив мои нервные телодвижения.
— Я потерял свой гримуар, — резко упавшим голосом пробормотал я. — Видимо, когда нас унесло… или его смыло раньше… Дьявол!
— Спокойно, — сказал Ронан, подойдя ближе и положив руку мне на плечо. Меня ощутимо трясло. — Сверху твой мешок лежит, и книжка