Читать интересную книгу Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

О Росси, смелом в расчетах и решительном в применении инженерных новшеств, ходили легенды. Существует предание, что Николай I, узнав об использовании чугунных перекрытий при строительстве Александринского театра, решил приостановить работы. Тогда возмущенный Росси, ручаясь за прочность перекрытий, якобы попросил царя повесить его на стропилах театра, если свод обрушится. Говорили, что только на этих условиях император разрешил продолжить строительство.

По окончании строительства Александринского театра благодарная дирекция императорских театров предоставила зодчему в безвозмездное пользование театральную ложу. Однако, испытывая постоянные денежные затруднения, он постоянно эту ложу продавал. Однажды, как рассказывает одна театральная легенда, в ложе сошлись люди разных социальных слоев – купец и дворянин. Произошла крупная ссора, чуть ли не сорвавшая спектакль. Ложу у Росси отобрали.

Рядом с Александринским театром вдоль Невского проспекта вплоть до Аничкова дворца простирался сад, отделенный от проспекта низкой невыразительной оградой. В 1817–1818 годах Росси по углам сада со стороны современного сквера возводит два изящных павильона, до сих пор носящих его имя, а со стороны Невского проспекта устанавливает новую чугунную ограду в виде классических чередующихся копий. Между тем в Петербурге были уверены, что решетка Аничкова сада сделана по рисунку прусского короля Фридриха Вильгельма III, побывавшего в то время в русской столице.

В 1819–1829 годах Росси создает грандиозный ансамбль Дворцовой площади, которая ранее со стороны Мойки была застроена жилыми домами, не соответствовавшими имперскому значению политического центра столицы. На месте жилых домов Росси возводит два протяженных здания, где разместились Главный штаб и два министерства – иностранных дел и финансов. Оба здания объединены аркой, которой Росси придал триумфальный характер – колесница Славы и фигуры воинов, созданные по моделям скульпторов С. С. Пименова и В. И. Демут-Малиновского, олицетворяли славу России, победившей в войне 1812 года. Когда строительство арки завершилось, Николай I, как и в уже известном нам случае с перекрытиями Александринского театра, согласно легенде, будто бы сказал архитектору: «Иностранные специалисты думают, что арка должна упасть». Росси поднялся на арку и сказал императору: «Если она упадет, я готов упасть вместе с нею».

Еще одно предание рассказывает, как однажды было обнаружено, что у лошадей на арке Главного штаба пропали хвосты. О том, что «хвосты или части хвостов оказались не из бронзы, а жестяными», по воспоминаниям К. А. Скальковского, даже писали во всех петербургских газетах того времени, на что, кстати, не поступило ни одного официального опровержения. В столице поговаривали, что хвосты просто украли.

Не обошлось и без традиционной для фольклора темы загадочного сна. Садовый павильон с пристанью, построенный Росси на берегу Мойки в Михайловском саду, на месте так называемых Золотых хором Екатерины I, говорят, впервые привиделся зодчему во сне.

В декабре 1850 года в Петербурге появился первый постоянный мост через Неву. До этого для связи с Васильевским островом, Петербургской и Выборгской сторонами горожане пользовались наплавными, плашкоутными мостами. Они наводились ранней весной и к ледоставу разбирались. Первый постоянный Благовещенский мост проектировал и строил выпускник Института путей сообщения инженер Станислав Валерианович Кербедз. Начав сооружение моста в чине капитана, он закончил его в генеральском звании, на что добродушно отреагировал городской фольклор. Рассказывали, что Николай I, понимая трудность и необычность строительства моста, распорядился повышать Кербедза в чине за возведение каждого нового пролета. Узнав об этом, Кербедз, согласно легенде, пересмотрел проект и увеличил количество пролетов.

В 1841 году перестраивается знаменитый Аничков мост, до того представлявший собой знакомую нам композицию с четырьмя романтическими башнями наподобие Чернышева или Старо-Калинкина мостов. По одним источникам, каменные башни закрывали собой вид на перестроенное Андреяном Захаровым Адмиралтейство и потому якобы не устраивали петербуржцев; по другим – мост был узок, а громоздкие башни мешали все возраставшему движению конных экипажей по Невскому проспекту. Так или иначе, судьба поэтических башен, задача которых сводилась к тому, чтобы укрывать подъемные механизмы разводного пролета, была решена.

По предложению Петра Карловича Клодта – замечательного петербургского скульптора-анималиста на западных устоях моста установили две конные группы, изготовленные им первоначально для пристани у Академии художеств. Чуть позже, на восточных устоях, Клодт поставил две гипсовые, тонированные под бронзу копии бронзовых групп. Через год их собирались заменить бронзовыми. Однако когда копии были отлиты и уже готовы к установке, их, по указанию Николая I, отправили за границу, в подарок прусскому королю. Клодт выполнил новые отливки, но и их вывозят за границу, на этот раз – в подарок неаполитанскому королю.

К этому времени Клодт отказался от идеи установки на восточных устоях копий и решил создать две новые оригинальные композиции, развивающие сюжет «Покорение коня человеком» или, в более широком смысле, – прославление человека, покорившего природу. В 1850 году эта грандиозная идея была полностью воплощена в бронзе. Еще в 1841 году газета «Северная пчела» писала: «Новый Аничков мост приводит в восхищение всех жителей. Толпами собираются они любоваться удивительной пропорцией всех частей моста с лошадьми – смело скажем, единственными в мире».

Остался доволен и Николай I. Он не отличался изысканностью выражений и во время церемонии по случаю открытия моста, согласно преданию, будто бы громогласно заявил с казарменной непосредственностью, хлопнув скульптора по плечу: «Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!»

Если верить старинному преданию, то, работая над конными группами Аничкова моста, Клодт решил отомстить одному из своих высокородных врагов. Он изобразил лицо этого недруга под хвостом одного из вздыбленных коней. Говорят, узкий круг лиц среди современников скульптора легко узнавал отлитый в бронзе образ несчастного. Правда, другие были убеждены, что между ног одного из коней скульптор вылепил лицо императора Наполеона, а третьи вообще утверждали, что одно из бронзовых ядер коня исписано будто бы непристойностями.

Клодт был непревзойденным мастером своего дела. В скульптурном убранстве Петербурга – ни много, ни мало двадцать семь изображений коней только в круглой скульптуре. И одиннадцать из них изваяны Клодтом. Шесть украшают триумфальные Нарвские ворота, один – в композиции памятника Николаю I на Исаакиевской площади и четыре – на устоях Аничкова моста. С последними городской фольклор связывает смерть замечательного скульптора. Будто бы однажды, услышав от «доброжелателей», что у двух из четырех коней отсутствуют языки, скульптор так расстроился, что замкнулся, начал избегать друзей и знакомых, в конце концов заболел и вскоре умер.

Существует в Петербурге и другая легенда. Будто бы два клодтовских коня подкованы, а два других – нет. Будто бы не подкованы те, что смотрят в сторону Смольного собора, а те, что направляются к Конногвардейскому манежу, уже подкованы. В то время в районе Смольного находились известные в Петербурге кузни, в которых подковывали объезженных лошадей.

Со смертью – любимым сюжетом городского фольклора – связана и другая легенда, в свое время широко известная среди гвардейской молодежи столицы. Как-то раз, рассказывает она, молодой офицер Семеновского полка Иоганн Рейсиг, находясь в дворцовой охране, случайно заснул на посту. Проходивший мимо Николай I невольно разбудил незадачливого гвардейца. Мгновенно очнувшись и увидев склонившегося над ним императора, офицер тут же умер от разрыва сердца. Действительные обстоятельства кончины тридцатилетнего майора лейб-гвардии Семеновского полка Карла Иоганна Христиана Рейсига, последовавшей в 1837 году, нам неизвестны. Но в 1840 году над его могилой на Волковском лютеранском кладбище устанавливается одно из интереснейших надгробий XIX века. Оно представляет собой статую юноши в форме офицера Семеновского полка, спящего на крышке саркофага. Памятник выполнен по модели скульптора А. И. Штрейхенберга на Александровском чугунолитейном заводе. В 1930-х годах, при организации Музея городской скульптуры, надгробие было перенесено на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры, где и украсило собой блестящее собрание мемориальных сооружений старого Петербурга.

Другим расхожим сюжетом петербургского городского фольклора является коварное обольщение жен и следующая за тем изощренная месть оскорбленного супруга обидчику. Многие легенды рассказывают о том, как месть эта увековечивалась в монументальной скульптуре. Мы уже встречались с такой наивной формой утверждения справедливости в фольклоре. Первая легенда по поводу так своеобразно осуществленной мести появилась, кажется, в связи с открытием памятника М. Б. Барклаю-де-Толли перед Казанским собором. Согласно этой легенде, Барклай-де-Толли, придя однажды в мастерскую скульптора Б. И. Орловского, когда тот работал над памятником, соблазнил жену ваятеля. А месть Орловского состояла в том, что, используя некоторые детали одежды полководца и его жезл, он создал иллюзию определенной части тела, выраженной до неприличия ярко. Правда, это обнаруживалось не сразу. Для этого нужен был определенный ракурс. Но говорили, что именно в этом и состояла необыкновенная тонкость мести – знать должны были только посвященные. Легендой не принималось в расчет, что Барклай-де-Толли скончался в 1818 году, в то время как Орловский начал работать над памятником ему только в 1832-м. Памятник был установлен одновременно с памятником М. И. Кутузову в 1837 году – в 25-летнюю годовщину победы над Наполеоном.