Читать интересную книгу Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— Боже мой! Теперь мне совершенно необходимо выпить, Ал, — сказал мистер Шор. — А вам?

— Но смоем ли мы вкус подобной мерзости?

— Это попробует сделать коронер, как только он доберется до своего кабинета! Пойдемте.

Пока они шли, Шор хмуро молчал, а в баре залпом выпил порцию коньяку. Его мягкое дружелюбие исчезло, лицо внезапно обрело жесткую силу.

— Закон и порядок! — сказал он негромко. — Почему это, Ал, закон и порядок так часто уничтожают всякую естественную справедливость? Этот полицейский со своим пистолетом воплощает закон и порядок! Присяжные — да это же марионетки! У них одна задача — не допустить ничего, что может ослабить наше уважение к полицейскому пистолету.

— Я знаю выход — добыть пистолет побольше.

— Да и я ведь отнюдь не пацифист, Ал.

— Это бесспорно, — сказал Ал. Он раздумывал над тем, что именно привело Шора в такое негодование: полное отсутствие у суда уважения к убитому и его брату или же этот полицейский, который его оскорбил.

Когда они вернулись в ратушу, репортеры, друзья семьи и полицейские все еще ждали. Присяжные явно не могли прийти к единодушному решению. Дубовая скамья была жесткой и очень неудобной.

— Здесь, в каких-нибудь двух кварталах от этого района, я прожил много лет, — сказал Шор, к которому вернулись спокойствие и терпение.

Он заговорил о собственной жизни, и Ал сразу насторожился. Шор принялся рассказывать забавные истории о том, как он проходил стажировку в юридической конторе, которая находилась неподалеку от ратуши. Все адвокаты там были молоды, бедны и не знали, куда девать досуг, а потому контора превратилась в приют всяческих веселых безобразий. Впрочем, Шор со своим мягким юмором умел из всего сделать смешную историю. Потом, немного помолчав, он сказал:

— А знаете, пока мы ели, я все думал о вас и о Лизе.

— О Лизе? — тревожно спросил Ал. — Наверно, вы заметили, что между нами сейчас не все хорошо.

— Да, правда, у меня создалось такое впечатление.

— Все эти дни я словно бы все время спрашиваю себя: «Где Лиза?» — сказал Ал, силясь улыбнуться.

— А она — рядом с вами, да?

— Я надеюсь.

— Хмм. — Шор улыбнулся и кивнул. — Это интересно: «Где Лиза?» Мне это нравится. Я убежден, что в ней таятся какие-то непредсказуемые порывы, хотя их и трудно заподозрить — она держится так спокойно. Я люблю разгадывать таких людей и писать о них. Вероятно, вы это заметили. Я уверен, что вы… — Но тут он увидел, что коронер вышел из своего кабинета. — Вот и они, Ал.

Вошли юристы, а следом за ними гуськом — присяжные. Коронер спросил, вынесли ли они решение.

Да, ответил старшина присяжных. Хуан Гонсалес умер оттого, что в него выстрелил полицейский Дансфорд, и его смерть явилась результатом несчастного случая.

— Да что же это! — ахнул Тони Гонсалес. Он вскочил и закричал: — Нет! — и повернулся к Дантону: — Почему вы молчите?

— Шшш! Мы можем возбудить против него дело, — строго сказал молодой адвокат.

Мать схватила Тони за руку и вывела из зала.

В коридоре толпился народ. Тут были и репортеры. Пожилой полицейский репортер, который каждый день выступал по радио, подошел к Шору и Алу.

— Я говорил со старшиной присяжных, — сказал он. — Совестливый человек. Но что тут поделаешь? Коронер не оставил им другого выбора.

— А почему они не послали коронера к черту? — сказал Ал.

— Вы что, шутите? Он бухгалтер. А бухгалтеры не могут во всеуслышание посылать судей к черту. Кому хочется нажить неприятности?

— Мистер Шор, не вижу, как вы сможете изложить эту историю, — сказал Ал. — Ее никто не станет печатать.

— Напечатают, поверьте, и точно в том виде, в каком я ее напишу, — сказал Шор. — При условии, что она не даст основания для иска за клевету. Но я прекрасно умею избегать клеветы. — Внезапно его лицо просветлело, голос зазвучал молодо. — У меня в голове сложилась картина. Вот сию минуту. Тени. Расследование, зал, полный теней. Среди теней ждут замаскированные люди. Этот полицейский и его приятели — только глаза в прорезях масок. Коронер в маске, и присяжные, и тот холеный юрист. Единственное лицо без маски — это лицо матери, и в нем, когда глаза из-под масок поглядывают на нее, отражаются все извечные страдания человечества.

— Господи, они у вас похожи на бандитов.

— Но они и есть бандиты, Ал. И еще спасатели. Они же спасли своего полицейского, верно? — Он засмеялся, и Ал засмеялся вместе с ним.

Мимо, чуть было не толкнув их, прошел фоторепортер и сказал «извините». Его камера была нацелена на дверь. Из нее вышел коронер. Рядом с ним, внимательно его слушая, шел Джейсон Дансфорд. Два крупных широкоплечих человека. Коронер, спокойный, безмятежно уверенный в своем положении в этом городе, и Джейсон, чуть напряженный, чуть более грузный, в добротном костюме, заметно проигрывающем от соседства с дорогим костюмом, который облегал доктора. Однако камеру они одарили одним и тем же — широкой самодовольной усмешкой. Когда голова Джейсона откинулась, его усмешка стала еще шире, и ликующее торжество перешло в снисходительное презрение к процедуре, потребовавшейся для оправдания его поступка.

— Они ухмыляются! Нет, вы поглядите на них! Как страшно должно быть людям! Два бандита.

— Так оно и есть, — сказал Шор.

Они вышли из здания и остановились на широкой ступени лестницы, где молчаливыми группами стояли под лучами солнца люди, словно ожидая какого-то поворота к лучшему. Миссис Гонсалес и ее сын Тони стояли с Дантоном, который их в чем-то убеждал. Джейсон Дансфорд, расставшись с коронером, прошел мимо Ала, направляясь к двум полицейским в штатском, стоявшим по левую сторону. На секунду Ал оказался лицом к лицу с ним и кивнул. Джейсон сначала не замедлил шага, но затем, очевидно сообразив, что увидел кого-то знакомого, вдруг настороженно обернулся.

— Посмотрим, что там происходит, — сказал Шор, и они с Алом присоединились к группе, собравшейся вокруг Дантона.

Ал заметил, что Джейсон Дансфорд не двинулся с места и наблюдает за ними. Его приятели сами подошли к нему. Джейсон ничего не опасался — в этом Ал был убежден. Так же, как и в том, что Джейсон не мог сдержаться и не выстрелить в этого юношу. Дантон никак не мог отделаться от трех пожилых, прилично одетых панамцев, которые поспешно втолковывали что-то друг другу по-испански. Шор внимательно слушал. «Возможно, он поднабрался испанского во время своих путешествий, — подумал Ал. — Наверно, в Мексике». Тони Гонсалес схватил Дантона за локоть. Тот, нахмурившись, перевел взгляд на руку Тони. Но ярость в глазах юноши внушила ему осторожность.

— Да, я это сказал. Да, я знаю, что сказал, — повторил Дантон и, отвернувшись, посмотрел через улицу. Но куда бы он ни посмотрел, всюду высились банки и страховые компании. Его контора находилась дальше по улице, в одном из немногих еще сохранившихся здесь старых зданий.

— Вы говорили — возбудить дело! — с горечью воскликнул Тони. — Так как же его возбудить?

— Мистер, мистер, — виновато заговорила миссис Гонсалес. — Тони еще совсем мальчик. Он не понимает. Тони, отпусти руку.

— Да, отпусти, — мягко сказал Дантон. — Видишь ли, судебное разбирательство требует денег. Больших денег.

Трое пожилых панамцев кончили свой спор и подошли поближе. Один из них, с глубоко посаженными глазами и тонким носом, слегка поклонившись, негромко сказал:

— Извините меня, сэр. Деньги! Ну конечно. Без денег невозможно. Но наши земляки могут собрать деньги. Мы сложимся. У миссис Гонсалес застрелили сына. Он был хороший мальчик, помогал ей. Она бедная женщина. Но мы можем сложиться.

— В городе панамцев так мало, что они и одной закусочной не заполнят, — сказал Дантон, чувствуя себя все более неловко. — То, что произошло здесь, — это… ну… это закон. — Он взял Тони за локоть. — Видишь ли, друг, — сказал он, — закон и справедливость иногда не совпадают.

Бессильный гнев в глазах Тони испугал его мать.

— Тони, Тонн, — сказала она строго. — Мы сейчас пойдем домой. Уйдем отсюда. — Она кивнула Дантону, смирившись, уступая судьбе. — Я-то это знаю, мистер. Но Тони еще мальчик, и он сердится. Я знаю про закон. Но Тони не понимает, что справедливость совсем не здесь.

На ее озаренном солнцем лице лежала печать покорности судьбе, покорности, рожденной такой древней мудростью, что Ал, поразившись, взглянул на Шора и легонько подтолкнул его локтем. Но Шор не обернулся к нему. Что-то в матери Тони приковало его внимание, глубоко тронуло его — это можно было прочесть в его взгляде. Словно он понял, что старая женщина, прожив жизнь в неизбывной нужде, нередко прячась от закона, все же сумела сохранить в душе извечное естественное понятие о справедливости, и это позволило ей не потерять уважения к себе.

— Боже мой, — тихо проговорил Шор, и эта перемена в нем, это новое открытое участие встревожили Ала настолько, что он не сумел скрыть свою тревогу.