Читать интересную книгу Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— Здесь ли полицейский Мастард? — спросил мистер Рэлстон.

— Да, сэр, — отозвался Айра.

— Вы только поглядите на него! — прошептал Шор. — Просто великолепен! Какая голова, подбородок! Я уже верю всему, что он скажет.

Айра Мастард производил впечатление грубоватой искренности. Иногда он запинался и заводил глаза кверху, поправляясь, пытаясь не упустить ни одной подробности, дотошно воспроизвести все, что произошло в ту ночь.

— Шел дождь, — сказал он. — Лил, почти как сейчас… — Он взглянул на окно, но даже и тут поправился: — Нет, сэр, послабее, не то мы бы вообще ничего не увидели. В такой ливень кто бы погнался за машиной?

И тут, не торопясь, он рассказал о погоне и о стрельбе на темной улочке, у старого гаража.

Коронер, взглянув на свои часы, обнаружил, что уже больше двенадцати. Он объявил перерыв до двух часов и с удивлением посмотрел на окно. Ливень внезапно стих. Засияло солнце.

Когда они выходили в коридор, Боб Гоуди, один из репортеров, узнал Шора, который выделялся своим дорогим костюмом и еще тем, что словно бы и не обращал внимания, где он находится.

— Вы ведь Юджин Шор? — спросил Гоуди. Мистер Шор чуть заметно улыбнулся, и Гоуди продолжал: — Почему такой человек, как вы, вдруг пришел сюда? Вам кажется, что это интересное дело? Что вас привлекло, мистер Шор?

— Я гражданин и налогоплательщик этой страны, — невозмутимо сказал Шор. — И потому мне следует здесь находиться, не так ли? — Он похлопал Гоуди по плечу.

— Ал, — сказал он, отворачиваясь от репортера, — не зайти ли нам куда-нибудь неподалеку выпить и перекусить? Как вам кажется?

— Выпить я бы, пожалуй, не прочь, — согласился Ал.

На улице весело блестели лужи. В синей прорехе над симпсоновским небоскребом сияло солнце. Направляясь в ресторан «Старина», они пошли напрямик через Итонский универсальный магазин. В тускло освещенном маленьком зале они выпили по два «мартини». Шор отлично перекусил телячьими котлетами в сухарях и все уговаривал Ала обязательно их попробовать, когда тот доесть свой салат. За кофе Шор спросил:

— Как подвигается работа, Ал?

— Можно мне задать вам маленький вопрос? Возможно, он даст мне ключ к вашим произведениям.

— Задавайте, отвечу на любой.

— Может быть, он и банальный, я понимаю. Но у меня сейчас застопорилась работа. Каким вы себя видите?

— Каким я себя вижу? Пожалуй, я себя никак не вижу.

— Но вы должны же как-то на себя смотреть.

— Почему «должен»?

— Каждый человек видит себя в определенном свете, — не отступал Ал. — Каждый человек как-то на себя смотрит.

— Только не я, Ал.

— Вы меня разыгрываете.

— Вовсе нет, Ал. Поймите, я и не хочу смотреть на себя.

Ал скептически усмехнулся, и Шор добавил:

— Это так, Ал.

— Очень странно.

— Пожалуй, — сказал Шор и задумался. — Наверно, мне следовало стать художником, — продолжал он после паузы. — Одно время я убеждал себя: живопись — вот что истинно. Но я даже не попытался стать художником. Я взялся за перо. Ничего у меня не получалось, и я выбрасывал написанное. Мне было тогда лет двадцать пять, я жил один. И вот как-то в полночь я стоял у окна. Оно выходило на небольшой парк, залитый лунным светом, и я просто стоял у окна и смотрел. Прямо напротив меня было дерево и фонтанчик с питьевой водой. Внезапно это дерево обрело поразительную реальность, оно словно приблизилось ко мне вплотную. Я увидел его так, как никогда прежде не видел, и был потрясен до глубины души. Я стоял будто завороженный. Откуда такая пронзительная ясность? И тут я понял: все дело в том, что я не говорил себе: «Вот дерево. Каким я должен его видеть? Каким его увидел бы Флобер?» Нет, стоя у окна без единой мысли в голове, я забыл о собственном существовании, а потому все во мне внимало этому предмету, весь я внимал, не думая о самом себе, все во мне слилось воедино, и я воспринимал само дерево — чудо-дерево — просто таким, каким оно было. Чудо самостоятельно существующих предметов. И вот что странно, Ал: не думая о себе, я словно обрел цельность, обрел себя… — Тут он уловил выражение на лице Ала и пожал плечами. — Вот так, Ал. Это совершенная правда.

— Я ведь спросил вас о другом, мистер Шор.

— Но в этом — корень всего.

— Человека, который осознавал бы себя глубже, чем вы, трудно вообразить.

— Пусть будет по-вашему, Ал.

— А по-вашему выходит слишком уж туманно — дерево и все остальное…

— Для меня не туманно.

— Вы берете материал, который сам к вам приходит, и придаете ему таинственность, — сказал Ал. — А так ли все таинственно на самом деле?

— Немножко таинственности — разве это плохо?

— Не понимаю. Это мне ни о чем не говорит.

— Ну хорошо, — сказал Шор. — Назовите это обостренным ощущением жизни. Подойдет?

— Тоже не очень, — ответил Ал и улыбнулся. Но вдруг подумал: «Погоди! Он, пожалуй, действительно рассказывает мне что-то о своем творчестве, о своей жизни!» И тут воображение его заработало. Эти мгновения чуда, внезапное прозрение реальности… — такое обостренное видение присутствует во всех произведениях Шора. Но только связано оно с людьми, а не с деревьями! Каждый персонаж обретает свою собственную пронзительную ясность, как дерево, которое он увидел в ту ночь! Человек, ждущий у окна. Но на самом деле он ждет, чтобы его излюбленные персонажи — все эти яростные, несгибаемые добровольные изгнанники общества — внезапно возникли в его мозгу, завладели его воображением. Своим прибежищем. Храмом, где он предлагает им сочувствие и уважение за то, что они такие, какие есть. Но почему? Может быть, потому, что подобные люди таят в себе что-то неожиданное, ту необузданную непредсказуемость, которая так ему мила? Потому, что они такие, какие есть? Как его дерево? Нет. Под его охраной, в его храме они каким-то таинственным образом вдруг стали крупнее, человечнее, значительнее, потому что поняли, что здесь им это позволено.

— Нет! — почти выкрикнул Ал.

— Что — нет? — спросил Шор.

— Принимать деревья, принимать людей, принимать их и призывать на них благословение. Нет! — твердо сказал Ал, наклоняясь к Шору. — Что вы такое? Своя собственная церковь?

— Может быть, — ответил Шор, пожимая плечами. — Может быть, я — своя собственная церковь.

— Но послушайте, то, что вы делаете…

— Что я делаю?

— Я хочу сказать: то, что вы с вашей философией вынуждены будете сделать…

— Что я буду вынужден сделать?

— Этот полицейский… по-моему, он теперь способен на все.

— И по-моему, тоже.

— Послушайте, — настаивал Ал. — Тут что-то не так! Вы введете этого человека в свою церковь, уважая его за то, что он такой, какой есть, что он может сорваться с узды и совершить что угодно. Может стать таким, какие вам нравятся, — захватывающе интересным. И может быть, вы его пригреете, превратите в одного из ваших людей по большому счету, а каким будет его следующий подвиг — никому не ведомо. Тут что-то не так, какая-то ошибка. Вы овеете обычную мелкотравчатую преступность благоуханием святости. Простите меня, мистер Шор. Это — не подлинная жизнь. Это — не видение жизни. Это просто ваша собственная натура. И чистейшая сентиментальность — изображать вот этого типа чем-то другим, а не тупым убийцей, какой он есть на самом деле.

— Да я и не сомневаюсь, что он лжец, — мягко сказал Шор. — И тем не менее я пока не знаю, куда бы я его поместил. Мне неизвестно, какой была его жизнь. И вы не знаете, Ал. И вы не знаете. Подлинная жизнь, вы говорите?

Когда Шор откинулся на спинку стула, Ал попытался удержать его взгляд, удержать откровенность, которой ему наконец удалось добиться. Он выжидал, видя, что Шор над чем-то задумался.

— Мне кажется, вы меня не совсем поняли, — сказал Шор. — Чуть-чуть недопоняли, Ал. — Он взглянул на свои часы. — Нам пора. Наверно, уже началось. Идем?

Встав, он ласково похлопал Ала по плечу.

Они вышли из затененного ресторана на солнечный свет и неторопливо пошли назад. Ступеньки ратуши уже подсохли. На лесах, опоясавших башню, рабочие чистили потемневший камень. Башенные часы остановились. Или отстали. Они показывали девять.

22

Коронер излучал довольство, как будто вкусно поел и выпил в обществе близких друзей. Голос у него стал более звучным, и он выглядел еще внушительнее и авторитетнее. И мистер Рэлстон — тоже, когда сказал, что, по его мнению, им теперь следует выслушать полицейского Дансфорда. Все в зале поверили, что он и сам только сейчас спросил себя, а не может ли полицейский Джейсон Дансфорд чем-то помочь расследованию?

Вид у Джейсона был озабоченный: так ведет себя всякий сильный, уверенный в себе человек, который не боится быть точным в наимельчайших подробностях, если они могут оказаться полезными. Пусть весь город узнает, почему он застрелил Хуана Гонсалеса. Авторитетный тон, который он вырабатывал в течение многих лет, теперь сослужил ему хорошую службу. Он повторил показания Мастарда о том, как двое, ехавших в машине, отказались остановиться, как они сыпали руганью и насмешками.