Указание на отсутствие стереотипности при некоторых фор мах движения, например при делании гнезд птицами, тоже ос новано на недоразумении. Индивидуальное приспособление су ществует на всем протяжении животного мира. Это и есть условный рефлекс, условная реакция, осуществляющаяся на принципе одновременности. Наконец, указание на однообразие грамматических форм совершенно совпадает с нашим ранее при веденным фактом выработки системности в нервных процессах работающих полушарий. Это и есть совмещение, слитие конст рукции с динамикой. Пусть мы не можем сейчас представить себе отчетливо, как это происходит; но это, наверное, лишь по тому, что еще не знаем полностью ни конструкции, ни механиз ма динамических процессов.
Я нахожу излишним останавливаться дальше на доводах ав тора против значения конструкции в центральной нервной сис теме. Общее во всем этом то, что он совершенно не думает об уже известной, а тем более возможной сложности этой конструкции, постоянно предубежденно упрощая ее до самой простой схемы физиологического учебника, которая своей целью имеет только указать на непременную связь раздражения с эффектом — и не больше.
Что же наш автор предлагает взамен забракованной им реф лекторной теории? Ничего, кроме самых отдаленных и совер шенно неоправдываемых аналогий. Неужели можно в вопросе о высшем мозговом механизме, в целях его разрешения, указывать на ткань губок и гидроидов или на эмбриональную ткань, когда мы в высшем отделе головного мозга высших животных до че ловека включительно имеем вершину дифференциации живого вещества! Но во всяком случае, признавая абсолютную свободу предположений, мы вправе требовать от автора хоть самой пред варительной и элементарной программы определенных задач для ближайшего и плодотворного экспериментирования над этим отделом, программы, более выгодной сравнительно с рефлектор ной теорией, программы, способной энергично двигать вперед проблему церебральных функций. Но ее нет, и нет у автора. Настоящая законная научная теория должна не только охваты вать весь существующий материал, но и открывать широкую возможность дальнейшего изучения и, позволительно сказать, безграничного экспериментирования.
В таком положении сейчас и находится рефлекторная теория. Кто будет отрицать чрезвычайную, едва ли кем сколько-нибудь соответственно представляемую сложность структуры централь ной нервной системы в ее высшем представителе в виде голов ного мозга человека и необходимость все более углубленного ее изучения усовершенствованными методами? С другой стороны, точно так же человеческий ум продолжает стоять подавленным загадочностью его собственной деятельности.
Рефлекторная теория стремится дать возможный отчет непре менно в том и другом вместе и понять, таким образом, эту изу мительную, трудно постигаемую игру на этом чрезвычайном при боре из приборов. А возможность экспериментирования над головным мозгом и специально над его высшим отделом с реф лекторной теорией в руках, с ее требованием постоянной детер минизации и неустанного анализирования и синтезирования подлежащих явлений, действительно безгранична. Это я чув ствовал и видел беспрерывно в продолжение последних тридца ти лет, и притом чем дальше, тем все больше и больше.
Раз я впервые выступаю в психологической литературе, мне представляется уместным, с одной стороны, остановиться на некоторых тенденциях в психологии, не соответствующих, по моему мнению, цели успешного исследования, а с другой — рез че подчеркнуть мою точку зрения на наше общее дело.
Я — психологэмпирик и психологическую литературу знаю только по нескольким руководствам психологии и совершенно ничтожному, сравнительно с существующим материалом, коли честву прочитанных мной психологических статей; но был с поры сознательной жизни и остаюсь постоянным наблюдателем и аналитиком самого себя и других в доступном мне жизненном кругозоре, причисляя к нему и художественную литературу с жанровой живописью. Я решительно отрицаю и чувствую силь ное нерасположение ко всякой теории, претендующей на полный обхват всего того, что составляет наш субъективный мир, но я не могу отказаться от анализа его, от простого понимания его на отдельных пунктах. А это понимание должно сводиться на со гласие его отдельных явлений с данными нашего современного положительного естественнонаучного знания. Для этого же не обходимо постоянно самым тщательным образом пробовать при лагать эти данные ко всякому отдельному явлению. Сейчас, я убежден в этом, чисто физиологическое понимание многого того, что прежде называлось психической деятельностью, стало на твердую почву, и при анализе поведения высшего животного до человека включительно законно прилагать всяческие усилия понимать явления чисто физиологически, на основе установлен ных физиологических процессов. А между тем мне ясно, что многие психологи ревниво, так сказать, оберегают поведение животного и человека от таких чисто физиологических объяс нений, постоянно их игнорируя и не пробуя прилагать их сколь ко-нибудь объективно.
Для подтверждения только что высказанного я беру два наи более простых случая: один мой и другой у проф. Келлера. Мож но бы их представить множество и гораздо более сложных.
Когда мы вырабатывали методику подкармливания животно го во время экспериментирования на расстоянии, то перепробо вали много разных приемов. Между прочим такой. Перед соба кой находилась постоянно пустая тарелка, в которую сверху опускалась металлическая трубка с сосудом вверху, содержащим мясосухарный порошок, служивший обычно для подкармлива ния наших животных во время опыта. На границе соединения верхнего сосуда с трубкой был клапан, который посредством воздушной передачи в нужный момент открывался, и порция порошка поступала в трубку, а из нее высыпалась на тарелку, где и съедалась животным. Клапан не был вполне исправным и при сотрясении трубки допускал некоторое поступление порош ка из сосуда в тарелку. Собака быстро научилась этим пользо ваться — самостоятельно вытрясать порошок. Сотрясение же трубки почти постоянно происходило, когда собака ела подан ную ей порцию еды и при этом прикасалась к трубке. Это, ко нечно, совершенно то же, что обычно происходит при обучении собаки подавать лапу. В нашем лабораторном случае учила об становка жизни вообще, а здесь часть обстановки — человек. В последнем случае слова: «лапу», «дай» и т. п., кожное раздра жение прикосновения при поднятии лапы, кинэстезическое раз дражение, сопровождающее поднятие лапы, и, наконец, зритель ное раздражение от дрессировщика сопровождались едой, т.е. связывались с пищевым безусловным раздражителем. Абсолют но то же самое в нашем случае: шум от сотрясения трубки, кож ное раздражение от прикосновения к трубке, кинэстезическое раздражение при толкании трубки и, наконец, вид трубки — все это также связалось с актом еды, с раздражением пищевого цен тра. Произошло это, конечно, на основании принципа ассоциа ции по одновременности, представило собой условный рефлекс. Затем здесь выступают еще два отчетливых физиологических факта. Во-первых, что определенное кинэстезическое раздражение, в данном случае, вероятно, условно (в низших отделах цен тральной нервной системы — безусловно), связано с производством того движения, которое его — это кинэстезическое раздра жение — породило. А во-вторых, когда два нервных пункта свя заны, объединены, нервные процессы двигаются, идут между ними в обоих направлениях. Если признать абсолютную закон ность одностороннего проведения нервных процессов во всех пунктах центральной нервной системы, то в данном случае при дется принять добавочную обратного направления связь между этими пунктами, т.е. допустить существование добавочного не врома, их связывающего. Когда за поднятием лапы дается еда, раздражение несомненно идет из кинэстезического пункта к пи щевому центру. Когда же связь образована и собака, имея пи щевое возбуждение, сама подает лапу, очевидно, раздражение идет в обратном направлении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});