13 Мне с плачем косу расплели. У Тургенева находим: «Косу, которая обычна у девушки, после замужества прячут, чтобы больше не показывать». У Сполдинга читаем: «Коса после замужества должна быть расплетена, составив две косы». Оба автора правы.
Широко известная песня, написанная хореическим трехстопником, с вульгарным подчеркиванием слова «мою» — типичный образчик литературной имитации фольклора — построена на том же мотиве:
Рано мою косынькуВ ленты убирать —Рано мою русую —На две расплетать…
*
Черновик примечания к изданию 1833 г. (ПД 172): «Кто-то спрашивал у [крепостной] старухи: по страсти ли, бабушка, вышла ты замуж? — По страсти, родимый, отвечала она — Приказчик и староста обещались меня до полусмерти прибить [заставляя выйти за крепостного, которого они присмотрели]. В старину свадьбы как суды обыкновенно были пристрастны» [добавляет Пушкин уже от себя].
XIX
И вотъ ввели въ семью чужую.... Да ты не слушаешь меня...» — «Ахъ, няня, няня, я тоскую, 4 Мнѣ тошно, милая моя: Я плакать, я рыдать готова!....» — «Дитя мое, ты нездорова; Господь помилуй и спаси! 8 Чего ты хочешь, попроси.... Дай окроплю святой водою, Ты вся горишь...» — «Я не больна; Я... знаешь, няня,... влюблена.»12 — «Дитя мое, Господь съ тобою!» — И няня дѣвушку съ мольбой Крестила дряхлою рукой.
1 И вот ввели в семью чужую. Повествовательная, неспешная, жалостливая интонация здесь схожа с интонацией строки: «И так они старели оба» (глава Вторая, XXXVI, 1). Это один из лейтмотивов романа.
«Ввели» — идиоматическое выражение: заставили войти.
XX
— «Я влюблена,» шептала снова Старушкѣ съ горестью она. — «Сердечный другъ, ты нездорова. 4 — «Оставь меня: я влюблена.» — И между тѣмъ луна сіяла И темнымъ свѣтомъ озаряла Татьяны блѣдныя красы, 8 И распущенные власы, И капли слезъ, и на скамейкѣ Предъ героиней молодой, Съ платкомъ на головѣ сѣдой,12 Старушка въ длинной тѣлогрѣйкѣ; И все дремало въ тишинѣ При вдохновительной лунѣ.
5–7 …луна сияла / И темным светом озаряла / Татьяны бледные красы. Эпитет «темный» был во всех трех изданиях: отдельном издании главы (1827), полных изданиях романа (1833 и 1837). Современные издания исходят из предположений, что «темным» — опечатка и должно читаться «томным» (один из ходовых эпитетов, связанных с луной), или же восстанавливают по беловой рукописи «полным» (полная рукопись в ПБ, автограф XVII–XX, 1–12 в ПД). Черновик утрачен. Эпитет «томным» есть в корректуре «Звездочки», 1826 (альманах Бестужева и Рылеева, который они, арестованные в декабре 1825 г., не успели выпустить)[52] и в изданных Дельвигом «Северных цветах на 1827 г.», которые появились в свет около 25 марта 1827 г.; но вполне допустимо, что опечатка как раз была — или же ее кто-то исправил из лучших побуждений. Метафора в стиле рококо — лучи луны темнее бледной красоты Татьяны — вовсе не выпадает из постоянной в этой главе стилистики пастиша.
С другой стороны, эпитет «томный» применительно к луне созвучен образности таких английских поэтов, как Томсон («Весна», строка 1038: «Под дрожащей томностью ее лучей») или Китс, «Канун св. Агнессы» (1820), строка 127: «Смеется, освещена томной луной».
12 в длинной телогрейке. Сполдинг делает к этому месту примечание (с. 265), объясняя, что имеется в виду предмет одежды, схожий с французским «chaufferette de l'âme», хотя последнее — буквальный аналог русской «душегрейки»; здесь же подразумевается предмет, согревающий не душу, а тело.
Американские, как и западноевропейские, читатели, вероятно, вообразят экономку в пикейном жакете, как на полотнах голландских мастеров, а не в просторном теплом халате или жакете, как в некоторых областях России.
Возможно, Пушкин воображал старушку в шушуне — теплой шубке, подбитой мягкой тканью (см. коммент. к главе Четвертой, XXXV, 3–4).
13–14 И всё дремало в тишине / При вдохновительной луне. Не могу удержаться от мысли, что эти строки — очень тонкая имитация. Эпитет «вдохновительной» в последней строке, хотя он и не совсем нов, звучит до необычайности искусственно. Думаю, Пушкину вспомнился комплимент, который высоко ценимый им критик адресовал вовсе не почитаемому им стихотворцу, и он воспроизвел по-русски французский эпитет, считавшийся «дерзким» в Век Вкуса и Разумности. В одном из сочинений мадам де Сталь («О литературе, рассматриваемой в связи с общественными установлениями» [3-е изд., 1818] т. II, ч. II, гл. 7, с. 246, примеч.), столь в ту пору влиятельной, а ныне столь невыносимо устаревшей, содержится вот это замечание: «Делиль в своей поэме „Сельский житель“ пользуется новым словом — вдохновительница». Мадам де Сталь подразумевает пассаж из песни 1 делилевой редкостно скучной поэмы в четырех песнях «Сельский житель» (1800):
Que dis-je? autour de lui tandis que tout sommeille,La lampe inspiratrice éclaire encore sa veille.
<Ho что сказать? когда все погружено в сон,Вдохновительница лампа по-прежнему проливает на него свет>.
В беловой рукописи ПБ находим отвергнутый вариант:
И все молчало; при лунеЛишь кот мяукал на окне.
В корректурных листах «Звездочки» и в отдельном издании главы Третьей (около 10 окт. 1827 г.) те же строки читаются:
И все дышало в тишинеПри вдохновительной луне.
В письме от 23 апр. 1825 г. наш поэт сообщает брату из Михайловского в С.-Петербург: «Ты, голубчик, не находишь толку в моей луне — что ж делать, а напечатай уж так». Распоряжение явно подразумевает передачу строф XVII–XX Бестужеву и Рылееву, заплатившим по пяти рублей за строчку этого «Ночного разговора Татьяны со своей няней».
XXI
И сердцемъ далеко носилась Татьяна, смотря на луну.... Вдругъ мысль въ умѣ ея родилась.... 4 — «Поди, оставь меня одну. Дай, няня, мнѣ перо, бумагу, Да столъ подвинь: я скоро лягу; Прости.» И вотъ она одна. 8 Все тихо. Свѣтитъ ей луна. Облокотясь, Татьяна пишетъ, И все Евгеній на умѣ, И въ необдуманномъ письмѣ12 Любовь невинной дѣвы дышетъ. Письмо готово, сложено... Татьяна! для кого жъ оно?
1–2 И сердцем далеко носилась / Татьяна, смотря на луну. Деепричастие «смо́тря» с ударением на первом, а не на втором слоге должно было в 1820 г. резать слух своей провинциальностью.
3–8 Это — самая пространная на весь роман последовательность строк без скольжений, если не считать шести строк в главе Шестой, XXI, 4–9, передающих содержание бледной элегии Ленского. Невыразительная короткая речь Татьяны, сознательно скрывающей свои истинные чувства, следует непосредственно за блестящим пассажем из восемнадцати искрящихся строк со скольжением.
9–14 Тонкость в том, что образ Евгения, который неотступно стоит перед глазами Татьяны, не вполне совпадает с истинным Евгением. Она видит себя романтической героиней, пишущей воображаемому герою с лицом Евгения, но по мере того как сочиняется ее страстное письмо, оба образа — истинный и воображаемый — оказываются слитыми воедино. Письмо закончено; оно писалось автоматически, в состоянии транса, но вот снова вступила в свои права действительность, и героиня начинает осознавать, что это послание реальной Татьяны реальному Евгению.
XXII
Я зналъ красавицъ недоступныхъ, Холодныхъ, чистыхъ какъ зима; Неумолимыхъ, неподкупныхъ, 4 Непостижимыхъ для ума; Дивился я ихъ спѣси модной, Ихъ добродѣтели природной, И признаюсь, отъ нихъ бѣжалъ, 8 И, мнится, съ ужасомъ читалъ Надъ ихъ бровями надпись ада: Оставь надежду навсегда. Внушать любовь для нихъ бѣда,12 Пугать людей для нихъ отрада. Быть можетъ, на брегахъ Невы Подобныхъ дамъ видали вы.
10 Данте Алигьери, «Ад», III, 9. «Входящие, оставьте упованья» <пер. М. Лозинского>.