Читать интересную книгу Господь - Романо Гвардини

В этом нужно разобраться. Было ли какое-либо преимущество перед нами у тех, кто Его видел? Было ли положение тех, кто был с Ним и слушал Его, существенно иным, чем у нас, теперешних? Есть, во всяком случае, одно обстоятельство, которое должно привести нас в недоумение. Если видеть Его лично дает такое преимущество в восприятии верою Божией вести, то почему же тогдашние люди не веровали? А ведь так и было в действительности, если отвлечься от совсем небольшого числа людей, включающих, может быть, еще Его Мать и обеих Марий, да еще, правда, Иоанна! Значит, нельзя считать, что непосредственная встреча с Христом должна как бы силою втягивать в веру. Подобная надежда перечеркнула бы все - послушание, усилие, ответственность веры - и заменила бы их мгновенной вспышкой энтузиазма. Это было бы аналогично тому заблуждению, что все было бы легко, если бы Бог непосредственно просветил меня Своим светом. Что стало бы тогда легче? Решение? Переход от своего собственного в то, что принадлежит Богу? Послушание? Самоотдача души? Когда хотят облегчить это, возникает опасность подменить серьезность веры и послушания непосредственной увлеченностью переживания. Но это означало бы, что человек, по всей вероятности, неправильно представлял себе и Божий свет. Он представлял бы его себе по- человечески, как превозмогающее чувство. Из области христианской веры он соскользнул бы в область «религиозного». Так, должно быть, обстоит дело и здесь. Если мы думаем, что непосредственная встреча с Иисусом избавила бы нас от глубинного усилия и риска веры, то это значит, что мы составили себе неправильное представление об Иисусе. Этого Он не сделал бы никогда. А если бы кто-то примкнул к Нему без энтузиазма, то за этим непременно последовал бы кризис. Говоря без обиняков, такой человек должен был бы оторваться от «непосредственного переживания Иисуса» и обратиться к вере в Иисуса Христа, в очеловечившееся Слово и Божиего Вестника... Да и не случилось ли действительно нечто подобное с апостолами при смерти Господа, затем при Его воскресении, а в особенности на Пятидесятницу?

И потом - вот теперь мы подходим к самому главному: что значит собственно вочеловечение? В нем завершается Откровение. Неведомый Бог возвещает нам Себя. Отдаленный Бог внезапно вступает в нашу историю. Вочеловечение означает именно то, что содержится в этом слове: живое единосущное Слово Бо-жие, Логос, Сын, в Котором вся тайна Отца, становится через Духа Святого человеком. Постигаем ли мы самую суть этого - то, что Он действительно становится человеком, а не просто входит в человека? Небесный переносит Себя в плоскость человеческого. Отдаленный вступает в конкретность данного мгновения, в историчность данной судьбы. «Видящий Его» не угадывает Отца, но «видит Отца» (Ин 12.45). Сокровенный, Самодостаточный раскрывается в этом человеческом образе. Он входит в форму, содержание и смысл этого человеческого слова. Здесь нет никакой диалектики, согласно которой Слово как таковое было бы только принадлежностью человека, частью мира, которая затем, по воле Бога, вопреки всему стала бы Его словом. Это не более чем старательные попытки завуалировать неверие в историческое вхождение действительного Слова Божия, в действительное вочеловечение. Но нет, кто слушает слово Иисуса - слушает Бога. Конечно, слушать - одно, а понимать - другое. Можно «слышать и не разуметь» (Мт4.12).

При вочеловечении сокровенный Бог является, открывается нам, вступая в нашу среду. И в то же время тот факт, что здесь не только говорится о Боге, но говорит Он Сам, не только рассказывается о Нем, ноу Него Самого есть судьба, не только приходит весть о Нем, но Он Сам предстает живым - все это снова закрывает Его от нас. Мы не должны рассматривать это через призму привычного, что означало бы обман, так как таило бы в себе иллюзию понимания. Если я должен встретиться с человеком, о котором мне говорили, что он велик духом, и если я не составил себе о нем неверного, фантастического представления, и, следовательно, не имел затем повода к разочарованию, найдя, вместо сверхсущества, просто человека, то я внутренне открыт для восприятия впечатлений от него, и я вижу, понимаю, восхищаюсь, потрясен - словом, получаю от этой встречи все, что она может мне дать. Если же мне говорят, что вот, мол, вестник Божий, Сын человеческий, даже Мессия, как написано у Иоанна, - словом, Некто, заявляющий, что Он един с Отцом, а я прихожу и вижу, как Он переходит через улицу, ест и пьет, испытывает лишения и натиск врагов, - разве это не будет для меня шоком? Если я вижу, как Он делает то и другое, как слово или встреча влекут за собою последствия, как продолжается Его жизнь, причем неизвестно, что еще будет, - когда Его жизнь разворачивается передо мной без всякого истолкования, без возможности окинуть взглядом цельный образ, причем все предсказывает плохой конец, -то как мне признать, что в этом преходящем явлении содержится бесконечное и имеющее значение на все времена?

Постичь то, что Бог - в переводе на наш «язык» — обращается к нам человеческим лицом, человеческим словом и человеческой судьбой, открывает ворота вечности - значит уверовать. Отсюда становится понятным, кто есть, собственно, Бог, не «абсолютный», а - если позволительно так выразиться - «человеческий» Бог. Это же рождает в нас и огромное внутреннее сопротивление признанию такого развития событий правдоподобным, ибо эта человечность возбуждает во мне чувство, что таким Бог не может быть! То, что открывает, вместе с тем и скрывает. То, что рушит преграды, вновь воздвигает их. То, что приближает Его к нам, вызывает у нас в то же время сомнение, действительно ли мы стоим перед Богом. Откровение делает Откровением то же, что делает возможным соблазн. Мы слишком хорошо знаем, насколько труднее верить, когда слышишь о вере только от вестников Христа. И даже не от первых вестников, которые видели Его сами и были охвачены Святым Духом, так что святой образ властно выступает из их слов, а от вестников этих вестников, после тысячекратной передачи вести. Нередко же и вообще не от живых вестников, проникнутых убежденностью и порождающих убежденность, а всего лишь от назначенных учителей! Мы знаем, насколько труднее верить оттого, что святое слово переработано мышлением столетий, обременено бесконечными столкновениями, ненавистью и противлением; оттого, что оно притуплялось силой привычки, парализовалось равнодушием, что им злоупотребляли властолюбие и алчность. Тем не менее есть и польза оттого, что столь многие размышляли о нем, вкладывали в него свое - и две тысячи лет истории жили им, так что все человеческое также объемлется Божественным благовествованием. Разве не означает христианская общность также взаимную помощь в понимании слова Божия? Кто не хранит в своем сердце образ того человека, который помог ему правильнее воспринимать благовествование и строч ить свою жизнь в большем соответствии с ним? Кто не чувствует себя обязанным кому-либо из великвд людей прошлого, будь то мыслитель, или святой или какой угодно человек, принимавший веру всерьез? s

Обдумав все это, спросим себя: действительно ли было у человека, жившего тогда, преимущество перед нами? Было ли легче веровать, когда Иисус страны ствовал по Галилее, или после Пятидесятницы, в городах, где проповедовал Павел, или во времена гоне^ ний, когда сияло непоколебимое мужество мучени-» ков, или в века великих средневековых святых, чем теперь? Разве сто или пятьсот лет составляют какую» либо разницу в существенном - в том, что от Бога? Веровать - значит воспринимать из произнесенного слова, из исторического образа то, что в них открывается, - сквозь завесу, набрасываемую на это тем же образом и тем же словом. При первой встрече с чудодейственно сильным должно было быть само откровение, но в то же время прямо-таки непреодолимым препятствием становится вопрос: кто же Он? Потом отпало первое препятствие - тождество во времени. Образ стал истолковываться через воспоминания. Пронизанный духовным опытом апостолов, он был донесен до сокровенных глубин христиан, и в возвещении действовала просветляющая, пробуждающая сила Святого Духа. Но по мере того как это происходило, накидывалась новая завеса: человеческая сущность вестников, все то, с чем благовествование было связано в истории. Задача последующих времен - услышать живого Христа из проповеди, из книги, из примера, из священнодействия богослужений, из произведений искусства, из правил морали, из обычаев и символов

- чрезвычайно трудна, но, вероятно, не труднее, чем узреть в «сыне плотника» Сына Божия.

Итог подобных размышлений сводится, по всей вероятности, к тому, что положение веры остается по существу тем же самым. Всегда есть то, что открывает, и всегда есть то, что вновь закрывает. Всегда остается одно и то же требование: чтобы наше желание спасения согласовывалось с тем, что говорится свыше. Конечно, многое меняется с течением времени. Одно или другое становится то труднее, то легче,