Роберт зашел за мной. Он нервничал – небо было обложено тучами. Я оделась: черные брюки с манжетами, белые хлопчатобумажные носки, черные балетки “Капезио”. Повязала любимую ленту, а Роберт отряхнул хлебные крошки с моего черного пиджака.
Мы отправились в путь. Роберт был голоден, но от моих сэндвичей с анчоусами отказался, и в итоге мы взяли кукурузную кашу и яичницу в “Розовой чайной чашке”. Время утекало песком сквозь пальцы. День был сумрачный, облачный, но Роберт все время высматривал солнце. Наконец, уже под вечер, небо начало проясняться. Мы пересекли Вашингтон-сквер в миг, когда облака снова грозили затянуть небо. Роберт забеспокоился, что мы упустим свет, и на Пятую авеню мы уже не шли, а бежали.
Свет уже начинал меркнуть. Роберт работал без ассистента. Мы даже не обсудили, что будем делать, как должен выглядеть результат. Просто Роберт меня сфотографирует. Я сфотографируюсь. Я продумала свой имидж. Он продумал свое освещение. Вот и все.
Квартира Сэма была совершенно спартанской: все белое, мебель – только самая необходимая. У окна, выходившего на Пятую авеню, росло высокое дерево авокадо. Массивная призма преломляла свет, расщепляла на радуги, ниспадавшие каскадом по стене напротив белого радиатора. Роберт поставил меня у треугольника. Когда он готовился к съемке, руки у него слегка дрожали. Я стояла. Облака метались по небу – мчались то в одну сторону, то в другую. С экспонометром что-то стряслось, и Роберт немножко занервничал. Отснял несколько кадров. Отложил экспонометр в сторону. Подплыло облако, треугольник исчез со стены.
– А знаешь, мне очень нравится белизна рубашки, – сказал Роберт. – Можешь снять пиджак?
Я перекинула пиджак через плечо, на манер Фрэнка Синатры. Меня занимали только аллюзии, а Роберта – только светотень.
– Свет вернулся, – сказал он.
И еще несколько раз щелкнул фотоаппаратом.
– Получилось.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
В тот день он отснял двенадцать кадров.
Через несколько дней показал мне контрольки. Ткнул пальцем:
– Вот в этом волшебство есть.
Теперь, глядя на это фото, я никогда не вижу на нем себя. Вижу только нас вдвоем.
* * *
Роберт Миллер пропагандировал творчество таких фигур, как Джоан Митчелл, Ли Краснер и Элис Нил; увидев мои рисунки на третьем этаже “Готэм бук март”, он пригласил меня выставляться в его галерее. Энди Браун, который много лет поддерживал мое творчество, очень за меня обрадовался.
Оказавшись в этой просторной фешенебельной галерее на углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню, я усомнилась в том, что заслужила такой зал. А также рассудила, что в галерее такого высокого уровня не могу выставляться без Роберта. И спросила, нельзя ли нам устроить совместную выставку.
В 1978 году Роберт с головой ушел в фотографию. Замысловатые рамы отражали его интерес к геометрическим формам. Прежде он снимал классические портреты и необычайные по своему сексуальному накалу натюрморты с цветами. Перенес порнографию в плоскость изобразительного искусства. А теперь учился повелевать освещением и добиваться самых насыщенных черных тонов.
В то время Роберт имел контракт с галереей Холли Соломон и для совместной выставки со мной должен был попросить разрешения. Я ровно ничего не знала о правилах игры в арт-мире. Знала лишь, что нам следует выставляться вместе. Мы решили показать работы, которые подчеркивали наши отношения – отношения художника и музы, роли, которыми мы оба менялись.
Роберт захотел, чтобы для галереи Роберта Миллера мы создали нечто уникальное. Для начала он отобрал мои лучшие портреты своей работы и отпечатал в формате крупнее натуральной величины, а нашу фотографию на Кони-Айленде перенес на холст высотой шесть футов. Я нарисовала серию портретов Роберта и решила сделать цикл рисунков на основе его эротических фотографий. Мы выбрали молодого человека, который мочится в рот другому, окровавленную мошонку и персонажа в черном латексовом костюме, сидящего на корточках. Отпечатки были сравнительно маленького формата. По периметру некоторых я написала стихи, другие дополнила карандашными рисунками.
Мы подумывали снять короткометражный фильм, но средства у нас были ограниченны. Мы скинулись, и Роберт нанял оператора – студентку киношколы Лайзу Ринцлер.
Сценария у нас не было. Мы просто надеялись, что оба сыграем свои роли. Приглашая меня на съемки на Бонд-стрит, Роберт сообщил, что приготовил мне сюрприз. Я расстелила на полу кусок ткани, положила на него хрупкое белое платье – подарок Роберта, белые балетки, индийские ножные браслеты с бубенцами, шелковые ленты и фамильную Библию. Все завязала в узел. Почувствовала: теперь я готова. Отправилась в его лофт пешком.
Увидев, что приготовил для меня Роберт, я восхитилась. Точно так же в Бруклине я возвращалась с работы и обнаруживала, что он превратил комнату в живую инсталляцию. Здесь Роберт создал антураж для мифа – задрапировал стены белой сеткой, а на их фоне поставил только одну вещь – статую Мефистофеля.
Я положила узел на пол, и Роберт сказал, что нам обоим надо принять “эм-ди-эй”. Я толком не знала, что это такое, но Роберту доверяла полностью. Я согласилась. Когда мы вошли в кадр, я не думала о том, подействовал “эм-ди-эй” или нет, – слишком сосредоточилась на своей роли. Надела белое платье и браслеты с бубенцами, развязанный узел оставила на полу. Что было у меня на уме? Откровения. Контакт. Ангелы. Уильям Блейк. Люцифер. Рождение. Я говорила, Лайза снимала на кинокамеру, Роберт фотографировал. Он бессловесно направлял меня. Я была как весло в воде, а Роберт – как уверенная рука гребца.
В какой-то момент я решила сорвать со стен сетку – по сути, разрушить его творение. Потянулась, ухватилась за край сетки… и обмерла: меня хватил паралич, ни пошевелиться, ни заговорить. Роберт бросился ко мне и положил руку мне на запястье, и так стоял, пока не почувствовал, что я расслабилась. Он так хорошо меня знал, что без единого слова втолковал мне: все в порядке.
Меня отпустило. Я завернулась в сетку, бросила взгляд на Роберта, а он запечатлел этот миг в движении. Я сняла хрупкое платье, расстегнула браслеты на своих щиколотках. Надела свои джинсы, фельдмаршальские сапоги, старую черную футболку – мою рабочую униформу, а все остальное завернула в ткань и перекинула узел через плечо.
В своем монологе в фильме я рассуждала о том, что мы с Робертом часто обсуждали. Художник пытается докопаться до своего интуитивного понимания богов, но потом ему приходится покинуть это соблазнительное бесплотное царство – иначе он так ничего и не создаст. Для работы художник должен возвращаться в материальный мир. Задача художника – найти равновесие между связью с мистическими мирами и созданием произведений искусства.