— Что за него дадут? — спросил посол Пувуара.
— Что пожелаете.
— Но документ исчез.
— Думаю, Родригес сможет его найти.
Конечно. Наконец Чековский встал, не обращая внимания на свое отражение в зеркале. Когда-то в советской дипломатии тучность была признаком высокого положения. Чековского не могла не злить вся эта пустая шумиха, поднимаемая на Западе против лишнего веса.
Посол расплатился по счету и вышел, даже не взглянув на маленького толстяка у входа. Он ощутил мимолетное родство душ, когда излишне упитанный священник величественной поступью направился к своей машине.
IV
«И чего он добивается?»
Жан Жак Трепанье показал епископу Катене ксерокопию, за которую выложил кругленькую сумму, и тот внимательно ее изучил. Достав книгу, Катена сравнил почерк с факсимиле письма сестры Лусии.
— Неотличимы, — пробормотал он.
Подняв взгляд, Катена посмотрел на Трепанье.
— Я имею в виду почерк, но не владение португальским.
— То есть?
— Использовала бы сестра Лусия слово desagravar? [128]
— Ну, как видите, она его использовала.
Их первая встреча началась со словесного поединка, в ходе которого каждый стремился доказать свое превосходство в вопросах, касающихся обоих. Джей не мог молчать, когда кто-то ставил под сомнение его звание непревзойденного специалиста во всем, что касалось сестры Лусии. Разве не выучил он португальский только для того, чтобы прочитать ее воспоминания в оригинале? Катена оглядел Трепанье так же внимательно, как до того изучил ксерокопию.
— А кто такой этот Габриэль Фауст? — спросил епископ.
Трепанье рассказал все, что знал об искусствоведе сам.
— Похоже, он исчез, — закончил он.
— С наживой.
Трепанье вовсе не желал обсуждать, как его обвели вокруг пальца. Он приехал в Рим не для того, чтобы выслушивать снисходительные разглагольствования Катены. Джей рассказал заклятому врагу про Винсента Трэгера.
— Думаю, он работает на Игнатия Ханнана, — сказал Трепанье.
— И чего добивается?
Трепанье представил Катене словесный портрет эксцентричного миллиардера, который заново обрел религию и вознамерился потратить все состояние на службу вере. Катена одобрительно кивнул, услышав рассказ про копию лурдского грота на территории «Эмпедокла». Трепанье сообщил и о планах Ханнана основать фонд «Приют грешников».
— На должность директора он пригласил Габриэля Фауста. — В этих словах прозвучал непрошеный сарказм.
— И тот исчез?
— С миллионами Ханнана и моими деньгами, — заерзал Трепанье.
— Вы могли бы убедить мистера Ханнана поддержать вас в ваших усилиях!
— Он предложил объединить усилия!
Усмешка Катены вывела Трепанье из себя. Он подался вперед. Сейчас нужно было объединить усилия с братством Пия IX. У Катены есть связи в Риме, в Ватикане. Определенно, он понимает, какие перед ними открываются возможности.
— Возможности?
Трепанье разложил все по полочкам. Документ, который они так жаждали заполучить, по-прежнему в их досягаемости. Неужели Катена не видит значимость того, что он ему сказал? Папка в руках Анатолия, таинственного русского. Можно сказать, она находится в общем пользовании, неподвластная больше тем, кто из корыстных побуждений замолчал третью тайну. Разумеется, Катене не нужно объяснять, что так называемое опубликование третьей тайны Ратцингером в 2000 году на самом деле — лишь уловка, призванная загасить интерес к тому, что так и не было обнародовано.
— Это подложное письмо — лишь отвлекающий маневр. Я практически уверен: его сфабриковали специально, чтобы опорочить… — Джей едва не сказал «меня», но вовремя спохватился, закончив: — Тех из нас, у кого в сердце слова благословенной Девы Марии.
У Катены поднялись брови, а уголки рта поползли вниз.
— И попутно вызвать всемирный хаос?
— О, в Ватикане надеялись, что все произойдет быстро и тихо…
Разумеется, в чем-то Катена был прав. Самолюбие Трепанье сильно пострадало от того, что его обвел вокруг пальца мошенник вроде Габриэля Фауста. Представлял ли себе этот так называемый искусствовед, чем обернется его затея? Конечно, лучше хотя бы часть вины свалить на сбежавшего Фауста.
— Третья тайна предназначалась всем верующим, — решительно заявил Трепанье.
— И донести ее предстояло Папе, — поправил его Катена.
— Однако тот должен был сделать это еще в тысяча девятьсот шестидесятом году! Ватикан потерял все права на письмо сестры Лусии. Мы должны им завладеть!
Несомненно, на Катену произвели тягостное впечатление беспорядки, святотатства, угрозы в адрес церкви, однако энтузиазм Трепанье разжег тлевший огонь.
— Теперь все равно никто не поверит Ватикану, — убеждал американец.
Когда епископ наконец стал прежним Катеной, решительным и уверенным в себе, Трепанье предложил пригласить отца Харриса.
— Я передал вам все, что он мне рассказал.
Казалось, Катена был задет.
— Но я хочу обсудить наши действия.
Катена послал за отцом Харрисом, и тот пришел через десять минут, шаркая ногами. У него были сандалии, какие когда-то любили францисканцы, однако он надевал их из-за больных ног, вынужденных носить его грузное тело. Харрис казался самым неподходящим кандидатом на установление контакта с друзьями в Ватикане, но, возможно, это было и к лучшему. Шумно вздохнув, он тяжело опустился в кресло. Его руки, оторвавшись от подлокотников, встретились на необъятном животе.
— Расскажите мне о Реми Пувуаре, — нетерпеливо сказал Трепанье.
Харрис оглянулся на Катену, тот кивнул.
Толстяк познакомился с Катеной, когда работал в Ватикане над вопросом явления Богородицы в Ла-Салетте. Она не привлекла такого широкого внимания, как события в Лурде, а затем в Фатиме, в основном из-за усилий церкви по дискредитации язвительной критики в адрес ватиканского руководства, якобы высказанной Богородицей. Ярым поклонником явления в Ла-Салетте был Леон Блуа, и он передал эту страсть своему крестнику, прославившемуся на весь мир католическому философу Жаку Маритену.
— Маритен написал книгу о событиях в Ла-Салетте, — сказал Харрис.
— Вот как? — недоуменно произнес Трепанье.
Он был хорошо знаком с творчеством Маритена, но впервые слышал о подобном труде.
— Она так и не была издана. Когда Маритен над ней работал, Ватикан наложил запрет на любые упоминания о явлении Богородицы в Ла-Салетте. Маритен пытался обойти запрет. Во время Первой мировой войны он даже приезжал в Рим, беседовал с Папой.
— И?
— Книга так и не была издана.
— Порой верующие слишком робки, — заметил Трепанье. — И что сталось с рукописью?
— Она находится в деревушке Кольбсхейм в Эльзасе, где хранится большинство бумаг и писем Маритена. Он сам похоронен там, вместе с женой. — Харрис вздохнул. — Я туда приезжал.
— Вы видели рукопись?
— Да.
Харрису не разрешили делать заметки, однако вечером, оставшись один, он записал все, что запомнил, в свой дневник. Реми Пувуар был в восторге, когда Харрис по возвращении поведал об увиденном. Так завязалась их дружба.
— А Фатима, — сказал Трепанье. — Что Пувуар думает о Фатиме?
— Он говорил, что читал третью тайну.
Трепанье нетерпеливо подался к Харрису.
— И что он рассказал?
— О, Пувуар человек молчаливый.
— А вы у него спрашивали, был ли текст, опубликованный в двухтысячном году, полным?
— Спрашивал.
— Ну и что он ответил? — воскликнул Трепанье.
— Он лишь улыбнулся.
— И что, по-вашему, это означало?
Харрис шумно выдохнул. Казалось, каждый вздох давался ему не легче, чем спортсменам — олимпийское золото.
— Понимайте как хотите.
Затем Харрис повторил все, что ему удалось узнать о бывшем агенте ЦРУ Винсенте Трэгере.
— Я с ним встречался, — сказал Трепанье.
— В Риме?