Читать интересную книгу История нравов. Эпоха Ренессанса - Эдуард Фукс

эдема.

Аналогичные случаи часто рассказаны в форме новелл, причем преступная любовь всегда достигает своей цели, ибо бог любви Амур всегда в союзе с силой, домогающейся исполнения своих желаний. Сюжет этот часто служил мотивом и для художников. «Любовь моя на замке, о Амур, приди и раскрой ворота!» – и Амур появляется услужливо со связкой ключей, чтобы исполнить желание дамы. Превосходный политипаж в красках «Неравный любовник», приписываемый, быть может, не без основания Петру Флетнеру, воспроизводит тот же мотив. Более молодой из двух мужчин гордо заявляет: «У меня ключ к подобным замкам». И красавица дама охотно покупает этот ключ за деньги, которые она полными пригоршнями вынимает из кармана старого ревнивого мужа. Эта великолепная картина допускает двоякое толкование. При помощи денег, на которые не скупится муж, жена может подкупить самого ловкого золотых дел мастера, но ближе к истине, вероятно, второе толкование: жена отдает любовнику не только свою любовь, но и деньги, которые муж в изобилии тратит на нее. В таком случае ключ, который она покупает, имеет еще другое, аллегорическое значение.

Большинство женщин, как упомянуто, однако, сами обладали вторым ключом, который и передавали вместе с любовью избранному мужчине.

Такой случай изображался и иллюстрировался чаще указанного. На одной гравюре Альдегревера красавица дама, опоясанная «поясом целомудрия», протягивает изумленному юноше-любовнику ключ в тот момент, когда он ее обнимает. На гербе Мельхиора Шеделя опоясанная «поясом целомудрия» женщина держит в одной руке ключ, а в другой, протянутой искушающим жестом, – полный кошелек: здесь, следовательно, также любовника ожидает за любовь, которой он домогается, еще и звонкая награда.

Всем этим, однако, не исчерпывается ирония, о которой мы выше говорили. Что эпоха, создавшая «пояс Венеры», изобрела и второй ключ, так что защита против женской неверности становилась не более как иллюзорной, – это только одна, и притом далеко не самая крупная фатальность. Главная ирония заключалась в том, что «пояс целомудрия», усыпив бдительность ревнивых мужей, сделался главным виновником неверности их жен. Муж уже не боялся галантных шуток, которые позволяют себе с его красавицей женой гости или друзья, и потому чаще и дольше отсутствовал дома, чем делал бы при других условиях. Так создавались сотни ранее не существовавших возможностей для измены. И вполне в порядке вещей, что жены в большинстве случаев старались использовать все эти сотни возможностей. Или, как говорила пословица: «Пояс девственности с замком только усиливает неверность жен». И таков в самом деле итог всех сообщений и описаний, посвященных применению «пояса целомудрия». В небольшом сочинении «Зеркало дам нашего времени» говорится: «Я знал несколько женщин, славившихся во всем городе как образцы супружеской верности и целомудрия и, однако, всегда имевших одного или несколько любовников и часто менявших их в течение года. Некоторые из них имели детей от этих любовников, так как известно, что немало женщин предпочитают забеременеть от друга или любовника, даже от незнакомого человека, чем от мужа. Репутация этих женщин, вне всякого сомнения, в глазах их мужей стояла высоко. Это происходило оттого, что они носили те самые венецианские замки, которые считаются надежнейшей опорой против неверности жен».

Такова высшая ирония, постоянно скрывавшаяся в обычае «пояса целомудрия». Он искусственно создавал из женщины проститутку. Трудно придумать более странно-смешную иронию!

Какой же вывод должен сделать историк нравов из изобретения и из, по-видимому, значительной распространенности «пояса целомудрия» в среде господствующих классов в эпоху Ренессанса? Ответ таков: применение механической защиты целомудрия в виде сооружения искусственной преграды для женской неверности, вызванное недостаточностью естественных тормозов стыдливости, служит прямо классическим подтверждением всех точек зрения, приведенных нами пока для характеристики половой физиономии Ренессанса и служит, в частности, важнейшим заключительным аккордом для этой главы. Применение «пояса целомудрия» вполне подтверждает наш взгляд на чисто чувственное представление Ренессанса о любви и служит положительно классическим доказательством в пользу господства в сфере галантерейности и любви грубых жестов, в пользу предпочтения, которое давалось при взаимном ухаживании возможно более сокращенному методу, и, наконец, не менее красноречивым доказательством в пользу наиболее главного факта: чрезвычайной эротической напряженности эпохи Ренессанса.

4. Нравственность церкви

Церковь в эпоху Ренессанса

Экономическая основа могущества церкви

Безбрачие

Пороки монашества

Злоупотребление исповедью

Если мы говорим о церкви эпохи Возрождения, в виду имеется всегда только римско-католическая, так как принципы евангелически-лютеранской или протестантской церкви лишь значительно позднее стали фактором, ощутительно влиявшим на общественную и частную нравственность.

Римско-католическая церковь, о которой одной идет здесь речь, представляла благодаря своему охватывавшему все христианство господству социальную организацию, влиявшую на публичную и частную жизнь всех классов, равной которой никогда не существовало в европейской культуре и притом во всех тогдашних христианских государствах. Не оспаривавшееся никем в продолжение всех Средних веков, это влияние длилось после зарождения первых реформационных попыток еще несколько столетий, пока наконец сначала небольшие круги и секты, а потом и целые государства начали освобождаться от ее огромного влияния.

Так как римская церковь представляла столь же грандиозную, как и важную социальную организацию в организме европейского человечества, то и ее специфическая половая мораль, вытекавшая из особых условий ее существования, сделалась как в теории, так и на практике такой же важной составной частью общей публичной и частной нравственности. Вот почему нравы, господствовавшие в среде этой организации, а также их влияние на отдельные классы и слои населения требуют в нашем исследовании особой главы.

Так как конфликты, переживаемые людьми, никогда не доходят до их сознания в чистом виде, а всегда, как уже указано в другом месте, в переносном смысле, т. е. в их идеологических отражениях – люди видят внешний покров, а не внутреннее содержание, не двигающую силу, – то они постоянно смешивают следствие и причину. Это имело раньше, несомненно, гораздо больше места, чем теперь, и этим объясняется стереотипное ошибочное толкование реформационного движения. Историки-идеологи видели в продолжавшихся столетия реформационных войнах не более как возмущение порабощенного и изнасилованного духа, другими словами – чисто духовное движение на религиозной почве. Никому в голову не приходило усматривать в них типичную картину классовой борьбы в грандиозном масштабе, вызванной не менее сильными чисто экономическими интересами и всецело покоившейся на этих экономических интересах.

И однако, это именно так.

Надо, впрочем, заметить, что в этом грехе повинны главным образом более поздние историки. Так, грандиозная революция свелась в представлении публики к простой поповской распре, к богословским диспутам о таких глубокомысленных вопросах, как способ причастия или отпущение грехов папой и т. д. Современники понимали сущность этого события лучше, чем позднейшие историки. Не потому, конечно,