И она снова прятала лицо на его груди, и свет и тьма причудливо переплетались на ее мерцающем теле. Тогда она была мокрой и расплавленной от горячего влажного воздуха, сейчас ее плоть была прохладной, как мрамор, и все же там, где его ладони прикасались к ее телу, еще жило то лето, сладкое и влажное, полное воспоминаний о жаркой темной ночи. «Это правильно, — подумал он, — что их клятвы, и первая и сегодняшняя, были произнесены на открытом воздухе, став частью ветра и земли, огня и воды».
— Я люблю тебя, — прошептала она рядом с его ртом, и он легонько прикусил ее губу зубами, слишком взволнованный, чтобы вымолвить хотя бы слово.
Они обменивались клятвами и в первую брачную ночь, и сегодня. Слова были те же самые, и он говорил их искренне как тогда, так и сейчас. И все же они различались.
Тогда он говорил ей одной, и хотя Бог внимал его словам, он присутствовал где-то в отдалении, отвернув свое лицо от их наготы.
Сегодня вечером он произнес их в свете костра перед лицом Бога и мира, перед лицом ее и его людей. Его сердце стало ее сердцем, так же как и все, что они имели, перестало быть ее и его по отдельности. Клятвы были даны, его кольцо было надето на ее палец, обещания были сделаны и засвидетельствованы. Теперь они стали единой плотью.
Одна рука их соединенного организма сжала одну грудь немного слишком сильно, и из одного горла вырвался тихий стон боли. Она немного отдвинулась, и он почувствовал — не увидел — гримасу на ее лице. В образовавшуюся щель между ними хлынул холодной воздух, и его кожа внезапно стала влажной и уязвимый, словно его отделили от нее ножом.
— Мне нужно… — сказала она и, не докончив говорить, коснулась своей груди. — Минутку, хорошо?
Клэр накормила ребенка, когда Брианна ушла, чтобы представиться преподобному Колдуэллу. Наевшегося до отвала овсянки и тушеных персиков, Джемми едва смогли разбудить, чтобы покормить грудью. Он немного пососал молока и снова впал в спячку; его с раздувшимся, как барабан, животиком унесла Лиззи. Благодарение Богу, ребенок вряд ли проснется до рассвета. Однако это имело свою цену — застоявшееся молоко в грудях Брианны.
Никто, живущий в одном доме с кормящей мамой, не сможет не обращать внимания на ее груди, не говоря уже о ее собственном муже. Они, груди, жили собственной жизнью. Они меняли свой размер от часа к часу, раздуваясь от нормальных мягких полушарий до больших круглых твердых шаров, который заставляли его испытывать жуткое чувство, что они могут взорваться, если он их коснется.
Время от времени, они действительно взрывались, или, по крайней мере, такое создавалось впечатление. Мягкая плоть груди медленно, но верно выпячивалась над вырезом платья Брианны, словно поднимающееся дрожжевое тесто. Потом внезапно на ткани образовывалось большое влажное пятно, словно кто-то невидимый бросил в нее снежком. Или двумя снежками — потому что вторая грудь тотчас присоединялась к первой.
Иногда гармония этой сладкой парочки нарушалась; например, когда Джемми высасывал одну грудь, и засыпал прежде, чем успевал обслужить вторую. И тогда его мама, скрипя зубами, осторожно брала раздутый шар руками и сдаивала молоко в оловянную чашку, чтобы, облегчив боль, она могла уснуть сама.
Она делала тоже самое сейчас, скоромно отвернувшись от него и накинув на плечи арисэд. Он мог слышать шипение молока и тоненький перезвон металла.
Ему не хотелось заглушать эти звуки, показавшиеся ему эротичными, но он взял гитару и положил большой палец на струну. Он не бренчал и не брал аккорды, он просто пощипывал струны, извлекая отдельные тихие ноты, вторящие его голосу.
Это была, конечно, любовная песня. Одна их самых старинных на гэльском языке. «Даже если она не знает все слова, — подумал он, — она поймет ее смысл».
— «В ночь свадьбы нашейЯ завалю тебя подарками,В ночь свадьбы нашей…»
Он закрыл глаза, мысленно видя то, что сейчас скрыла ночь — ее соски цвета зрелых слив и размером с крупные вишни. И внезапно ему представилась яркая картина, как он берет один из этих сосков в рот. Он сосал их однажды, до того, как родился Джемми, но больше никогда.
— «Я дам тебе сто серебряных лососей,Сто шкур барсука…»
Она никогда не просила его не делать этого, никогда не отворачивалась, и все же он чувствовал по тому, как она тихо всасывала воздух, что она готовится не вздрогнуть, когда он коснется ее грудей.
«Виновата ли здесь их чувствительность? — думал он. — Разве она боится, что он не будет нежным?»
Он отбросил эту мысль, утопив в тихом каскаде нот.
«Это не из-за тебя, — шептал ему голос, упрямо отказывающийся оставить тему. — Вероятно, из-за того другого, из-за того, что тот сделал с ней».
«Да пошел ты», — мысленно сказал он этому голосу, подчеркивая каждое слово щипком струны. Стивен Боннет не займет место в их постели. Никогда.
Он прижал ладонь к струнам, чтобы остановить их звучание, и когда она сбросила арисэд с плеч, начал новую песню на сей раз на английском языке. Особая песня, только для них двоих. Он не знал, услышит ли ее кто-нибудь другой, но это не имело значения. Она спустила рубашку со своих плеч, и он проиграл тихое вступление к песне Битлз «Yesterday».
Он услышал ее смешок, потом вздох, и шелест ткани, когда рубашка скользнула по ее телу.
Мягкая печаль песни заполняла темноту. Потом она, голая, подошла к нему сзади; ее рука погладила его волосы и сжала их в горсть на затылке. Покачнувшись, она прижалась к нему, и он почувствовал ее груди, расплющенные на его спине, теперь мягкие и теплые, ее дыхание, щекочущее его ухо. Ее холодные пальцы на мгновение оперлись на его плечо и скользнули под рубашку. Он ощутил твердый металл ее кольца на коже груди и почувствовал, как жаркая волна желания, словно большой глоток виски, залила его плоть.
Ему страстно хотелось развернуться и схватить ее, но он преодолел себя, усиливая предвкушение. Он нагнул голову близко к струнам и пел, пока все мысли не оставили его, и не осталось ничего, кроме их тел. Он не понял в какой момент ее руки сжали его, и он поднялся, повернувшись к ней, все еще наполненный музыкой и любовью, звучащими чисто, нежно и сильно в ночи.
Она тихо лежала в темноте, чувствуя биение сердца в своих ушах. Кровь пульсировала в сосудах ее шеи, запястий, груди и матки. Постепенно к ней возвращалось ощущение ее тела от кончиков пальцев до головы, возвращалось ощущение пространства. Она провела пальцем между своих ног и почувствовала, как задрожали ее бедра.