почти счастливым. После боя Птицы как-то оттаяли по отношению к нему, и, болтая и вспоминая свое, то и дело обращались к нему, вовлекая в общую беседу. Вепрь хоть и молчал по-прежнему, но отверженным себя больше не чувствовал. А карман грел подарок для Зяблика, который Вепрь то и дело нашаривал, и поглаживал пальцами гладкие прохладные камешки и бусины. Может, и в самом деле так жить – лучше. И секс с Зябликом по-любому лучше, чем то, что Вепрь считал сексом до сих пор! Мимолетно мелькнула в голове мысль-воспоминание, от которой Вепрь нахмурился. Подумал… вынул деньги, пересчитал, и три талера спрятал подальше. Остальное он вручил по возвращению Зяблику, буркнув, чтобы она сама там разбиралась, что налог, что на жратву «или чё там». Ну, и полтора дуката он не зря, все-таки, потратил: шнурок привел Зяблика в такой восторг, что она аж прослезилась. Правда, уточнила осторожно: «А ты знаешь, что такой подарок значит?». И когда получила подтверждение от Вепря – знает, мол, – то восторгу и счастью ее не было предела. Вепрь впервые в своей жизни делал подарок со значением девушке, и ее счастье было таким чертовски приятным делом, что он и сам почувствовал себя счастливым. Только вот мысли после этого появились… Всякие. О прошлом, о себе. О своих поступках. О своей тупости – хоть и считал себя умным, а ведь было же в его жизни, что вел он себя, как тупая скотина. По пути он слушал, что говорили парни и Ворон, и постепенно Вепрь начал их понимать. Почему, например, рыцаря завалить – почетно, а крестьянку безоружную прирезать – позорно. И даже оторопь брала: как он сам-то до сих пор не понимал, что это и самом деле позорно, слабых и безоружных чморить, а от вооруженных и сильных драпать?.. Ведь сейчас это понимание было таким полным, таким ясным, что рычать хотелось от злости на себя самого, тупака позорного! И страшно было теперь, очень. Страшно, что Зяблик, к примеру, узнает про Дикую Охоту. Или про то, как они девок насиловали прямо на городских площадях или рынках. И нахрена он про фермы-то проболтался?! Теперь Вепрю хотелось, чтобы они никогда и ни за что на свете не оказались на Южных Пустошах или где-то поблизости!..
Амалия вошла в рекомендованную ей ювелирную лавку на улице Золотой, постучала ребром серебряного талера по стеклянному колпаку, под которым скрывался искусно сработанный букет золотых розочек, с крохотным жаворонком из яшмы и серебра. Лавка была заставлена мебелью и всяческими предметами из отделочных и полудрагоценных камней, увешана эльфийскими панно и отличного качества гобеленами. Осматриваясь, Амалия заметила очень даже недурные вещички: секретер, инкрустированный слоновой костью, малахитом и серебряной чеканкой, ларцы, шкатулки, столики и стулья, достойные украсить дворец или замок любого европейского герцога или даже короля. Она подозревала, что большая часть этих вещей – эльфийской работы.
– Я от госпожи Эйпл. – Сказала возникшей словно из ниоткуда, а на самом деле из-за богато расшитой драпировки женщине. Довольно дородная, хмурая и не особенно красивая (мягко говоря), женщина одета была, как богатая горожанка, в модном рогатом головном уборе, который ей совершенно не шел. Амалия слышала, что она была замешана в какой-то некрасивой истории, связанной с какой-то девочкой-полукровкой, за которую заступились Хлоринги, и даже простояла сутки у позорного столба. Теперь госпожа Бур старалась без нужды на улицу не выходить, даже в церковь ходила не каждый день, потому, что уличные мальчишки, всласть поиздевавшиеся тогда над нею, не давали ей прохода и теперь. Амалия, как женщина, считала, что это несправедливо: ее муж, из-за которого все и закрутилось, заслуживал гораздо большего позора. Но над ним только слегка посмеивались, обзывая импотентом и детолюбом. Всю тяжесть позора несла на себе его жена.
Впрочем, Амалии было ее совершенно не жаль. Как вообще никого и никогда. Но улыбаться она умела гораздо приятнее и очаровательнее, чем даже Беатрис – улыбка той была ну уж очень сахарной, до приторности, Амалия же улыбалась лучезарно и даже нежно. Такой улыбкой она одарила и эту хмурую женщину, произнося условленную фразу. Но госпожу Бур улыбка гостьи ничуть не тронула. Напротив, ревнивая и злая женщина при виде ослепительной красавицы еще сильнее насупилась, глаза превратились в угли, полные ненависти и злобы.
– Прошу. – Произнесла она без тени приветливости, указывая на драпировки. Не прекращая очаровательно улыбаться, Амалия грациозно скользнула в заднюю комнату, где ювелир встречал самых доверенных и надежных покупателей, угощал их сидром и показывал свой главный и самый дорогой товар: украшения из драгоценных камней и металлов. Сейчас здесь сидел Марк Хант. При виде гостьи он стремительно поднялся, демонстрируя врожденные ловкость и изящество, сводившие с ума его многочисленных пассий, и улыбнулся ей не менее лучезарно:
– Сударыня! Какая честь для меня: встреча с такой богиней… Вы просто царица роз, фея обольщения!
– Да и ты ничего. – Усмехнулась Амалия, отнимая руку, которую Марк попытался поцеловать. Как хорошо она таких знала! И не обольщалась его чарами ни на йоту. Впрочем, как и он – ее. Встретились мерзавец и мерзавка, расчетливый хищник с расчетливой хищницей, и, тая от улыбок, они прожигали друг друга хищными и оценивающими взглядами. «А я бы рискнул!» – Говорил его дерзкий взгляд, и взгляд Амалии презрительно отвечал: «Лучше не пытайся!».
Но вслух они так и сыпали комплиментами и двусмысленностями, пока не завели речь о том, что, собственно, и привело сюда Амалию:
– Я слышала, сударь, что ты можешь достать некий нектар Цирцеи, мне он нужен.
– Это дорого. – Марк решил, что притворяться бессмысленно. Не перед ней.
– Я не спрашиваю о цене. – Мягко, с приятным акцентом, произнесла Амалия, но в глазах был лед. – Я спрашиваю, есть ли это у тебя.
– Зачем такой прекрасной фее, такой богине нектар Цирцеи? – Сделал вид, что удивился, Марк. – Неужели…
– Хватит болтать! – Амалия сама не ожидала от себя такой злости, и мгновенно поняла, что Марк тоже ее понял, в глазах появились торжество и насмешка. – Сколько? – Поинтересовалась, совладав с собой.
– Двадцать дукатов. – Перестал улыбаться Марк. Амалия поняла, что выдала себя зря – иначе цена была бы меньше. Но сейчас пришлось соглашаться, делая хорошую мину при плохой игре и обещая себе, что Марк поплатится при первом же удобном случае, и за грабеж средь бела дня, и за понимание. Получила в обмен за немыслимую сумму небольшой флакончик, вроде тех, в которых дамы хранили духи или ароматические масла, плотно закрытый пробкой, красного стекла. Духи и духи.