Горячий чай с ромом будто бы сам побежал по жилам, согревая и утихомиривая всякую боль и неудобство. Добрался и до ноги. Сразу стало легче телу и веселее душе, будто скинул десяток-полтора годков. Доброе лекарство. Жаль, не от всего помогает. От всё ближе подступающей старости, к примеру. Пятьдесят три года днями исполнилось — не шутка. Император Пётр Алексеевич лично поздравил, посидели за полночь, вспомнили молодость…
Эх, молодость, молодость! Бывало сутками напролёт гуляли с царём да Меньшиковым Александром Данилычем, Лефортом-покойником, царствие ему небесное, да Головкиным Гаврилой Иванычем, да прочими молодыми и не очень соратниками-соперниками-товарищами — и хоть бы хны. В бане веником нахлестался, кваску попил, кадку-другую ледяной воды на голову вылил — и снова как огурчик, снова в пьянство да гульбу, как в злую сечу. А куда было деваться? Всепьянейший Собор только назывался ещё и Всешутейшим. А на самом деле был серьёзнейшим времяпрепровождением. С далеко идущими последствиями. Попробуй увильни, скажись больным — мигом впадёшь в личную царскую немилость. Которую только кровью потом и смывать на поле брани, да и то неизвестно, получится ли. Какие уж там шутки… Шутили, верно. Иной раз и вспомнить стыдно и страшно, как шутили. Нынче не так. Хоть и любит по-прежнему царь, он же император, Пётр Алексеевич закатить пьянющий пир со всякими безобразиями, с которого своими ногами мало кто уходит, но всё реже. И здоровье уже не то, да и где время взять на гульбу, коли дела государственные всё до последнего часа забирают! И меньше дел этих с каждым годом не становится. Наоборот.
Вот и теперь. Поход в Персию, который задумал и подготовил Пётр Алексеевич, — не шутка. На кону важнейшие жизненные интересы государства. Отправление послезавтра рано утром. Завтра большая отвальная по данному поводу — вся Москва гулять будет уже с обеда, и от пьянки не отвертеться. Значит, поработать как следует можно только сегодня и завтра утром. Не так часто он последнее время бывает в Москве, чтобы упустить эту возможность.
Брюс ещё разок долил в чай рому, отпил сразу половину кружки, набил трубку, закурил, подошёл к окну. Косые лучи уже клонящегося к горизонту солнца заливали волшебным вечерним светом панораму великого города внизу. Вернее будет сказать — великой деревни. Пожалуй, даже величайшей в мире. О чём говорить, ежели в посадах по сю пору можно было сплошь и рядом наткнуться на курную избу, а по немощёным улицам спокойно расхаживает домашний скот и птица? Каменных построек в Москве хоть и стало гораздо больше за то время, что Пётр у власти, а всё равно мало, строят, по-прежнему в основном из брёвен, благо леса подмосковные древесиной оскудевают медленно. Да и сам образ жизни москвичей… Ложатся и встают с солнцем, репу и гречу растят прямо в огородах, считай, под стенами Кремля, тут же пасут скот, держат пчёл, ловят рыбу в Москве-реке. Испокон веку все всех знают, хотя народу, казалось бы, тьма. Сейчас, когда новая столица Санкт-Петербург на себя много оттянула, всё одно никак не меньше ста пятидесяти тысяч народа здесь обретается. Прорва. И всё равно — большая деревня, правильно говорят. Даже Псков, в котором прошло его детство, больше похож на город, нежели Москва. Хоть и гораздо меньше размером. Не говоря уже о Великом Новгороде, Санкт-Петербурге или европейских городах, в которых Брюс бывал часто.
И всё равно он любил Москву и москвичей. Здесь он чувствовал себя дома, знал каждую улицу, холм и речушку. Тут была его родина.
В дверь аккуратно, но настойчиво постучали. Брюс вздохнул. По стуку было ясно, что это денщик Евсей, который просто так, по пустякам, тревожить хозяина в его личном кабинете не станет. Значит, дело серьёзное.
Скорее всего, кого-то черти принесли, думал он, подходя к двери и берясь за кованый железный ключ. Да как бы не Петра Алексеевича. С него станется.
Как в воду смотрел.
В дверь грохнули кулаком.
— Открывай, Яшка! — рявкнул с той стороны нетерпеливый хорошо знакомый голос царя. — Что мне, двери ломать? Я могу!
Брюс вздохнул, машинально оглянулся, проверяя, всё ли в порядке, и открыл.
Одного бы высоченного и шумного Петра хватило, чтобы заполнить всё пространство кабинета, но с ним оказались ещё четверо.
Во-первых, светлейший князь Меншиков Александр Данилыч собственной персоной, куда ж без него, в самом деле. Ещё не пьян в дым, но, как и государь, навеселе. И собирается немедленно добавить — вон как зыркнул пронзительными глазами на бутылку с ромом.
Во-вторых, хорошо знакомый Брюсу князь-кесарь, московский градоначальник и глава Преображенского приказа Ромодановский Иван Фёдорович. Друг не друг, но — товарищ, выпито было вместе море. Не считая прочих безобразий.
В-третьих, полноватый невысокий человек лет сорока, по виду — чиновник немалого ранга («Табель о рангах» Пётр утвердил лишь около трёх месяцев назад, и Брюс не успел пока его тщательнейшим образом изучить, потому как нужды в том ему особо не было).
И, наконец, в-четвёртых — молодой человек с модной короткой стрижкой и живыми быстрыми серыми глазами, облачённый в форму капитан-поручика[12] Преображенского полка.
— Ну, что ты встал, как засватанный? — прогрохотал царь, не спрашивая разрешения, в два широких шага оказался у стола, уселся, схватил бутылку, понюхал. — Ром? — осведомился, вздёрнув бровь.
— Ром, — подтвердил Брюс.
— Наливай, — скомандовал Пётр. — И учти, тут такое дело, что одной бутылки будет мало.
— Вина, закуски, рому, — махнул Брюс денщику, и тот, наученный долгими годами службы, вмиг исчез. — Прошу присаживаться, гости дорогие.
Полноватого чиновника Пётр Алексеевич представил как Грекова Максима Тимофеевича, полковника и бригадира, назначенного совсем недавно, ещё и месяца не прошло, на новообразованную должность московского обер-полицмейстера.
— А это, — император кивнул на молодого человека, который, как показалось Брюсу, уже успел незаметно оглядеть весь кабинет и составить о нём собственное мнение, — капитан-поручик Преображенского полка Сергей Воронов, временно прикомандированный к полицейской канцелярии в силу исполнительности и природных способностей. Прошу любить и жаловать. Ему не наливай. Во-первых, он при исполнении, а во-вторых, чином и летами пока не вышел с нами пить.
Капитан-поручик едва заметно усмехнулся краем тонкогубого рта.
— Шучу, — сказал Пётр, вздохнув. — Всем наливай. Хоть и кличут меня зверем некоторые, а я не такой. Нерадивых и зело глупых токмо не жалую, а так — добрый.
Оставшийся ром допили вмиг, но тут подоспел денщик Евсей ещё с двумя слугами, и в шесть рук они живо накрыли на стол.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});