понимающе залыбился этот придурок. – А ну, пошли позырим, кого ты там вместо Крис жарил?
Гыгыкая и скалясь, он протиснулся мимо меня и вошел в комнату. Я почти поверил, что за дверью окажется незнакомая шкура с дырявыми венами или того хуже – пустая комната… Но там оказалась Крис. Она выросла как из-под земли, маленькая, тонкая, голая и взъерошенная.
– Привет, Степа, – поздоровалась она с офонаревшим Гвоздем и зачем-то дотронулась до его подбородка.
Ну, мне показалось, что до подбородка.
Странно булькнув, Гвоздь оплыл тающей свечкой. Сложился в коленях, потом в поясе и, наконец, завалился на бок, сжимая горло руками. Сквозь пальцы, сквозь хрипы на загаженный пол потекла кровь. Яркая, насыщенная в кино, в жизни она выглядела гораздо бледнее. Просто лужа красного цвета, медленно обступающая голую ногу Кристины.
Я обратился в каменный столб. Отключился мозг, отключилось тело. Одни лишь глаза витали в воздухе, как улыбка жирного Чеширского ублюдка. Я ни хрена не понимал, не мог помочь, не мог остановить и потому просто наблюдал.
Пока Крис переворачивала Гвоздя на спину, он еще пытался вяло отмахиваться. Она без особых усилий переборола слабеющие руки, прижав их коленями. Только теперь я разглядел кухонный нож, порхающий в тонких пальцах. Издыхающий Гвоздь пытался орать, но вместо этого лишь хрипел да мычал, скреб ногами, дергал тощей задницей. Со стороны могло показаться, что эти двое трахаются, но нет, нет, все было гораздо страшнее. Крис вырезала ему глаза.
Лезвие в остатках рыбных консервов вошло под веко, сделало оборот, выбросив на пол скользкий окровавленный шарик с обрывком нерва. Еще одно будничное движение, словно ложкой по краям банки с узким горлышком снимая остатки шоколадного крема – и рядом шлепнулся второй. Глаза Гвоздя удивленно смотрели на меня с пола.
Оттянув засаленную челку, Крис полоснула ножом по линии волос – раз, другой, третий, – рывком сдирая скальп. Она разделывала человека, как ебаную курицу! Лезвие пробило висок, ноги Гвоздя вытянулись в последней конвульсии, но Крис продолжала колоть уже мертвое тело в шею, грудь, плечи, оставляя широкие ровные раны.
Наконец нож застрял между ребер. Маленькие аккуратные груди Крис вздымались и опадали, когда она, пошатываясь, встала на ноги. В ушах моих кухонная сталь, отродясь не евшая ничего кровавее колбасы, все еще чавкала живым человечьим мясом. Я достаточно видел Крис в постели, чтобы понять, какой мощный оргазм она испытала, кромсая незадачливого барыгу.
Наверное, надо было хватать жопу в руки и уебывать со всех ног, пока еще цел, но все, на что меня хватило, вылилось в тупое заикающееся блеяние:
– За-за-ч-чем?
По рукам Крис от локтя к пальцам стекала кровь. Капли, срываясь вниз, разбивались о засранный линолеум, терялись, почти исчезали. Крис мазнула ладонью по животу, в нелепой попытке стереть кровь, но стало только хуже. Она вымученно хохотнула.
– Затем, что я так еще не делала. Ну, с глазами. Это бодрит, ты должен попробовать.
Пора, блядь. Пора звать соседей, звонить ментам, вязать мою спятившую музу. Но я смотрел в красно-черные дыры на лице Гвоздя и знал, что жизнь этого куска говна не стоит даже секунды, проведенной рядом с Кристиной.
Труп Гвоздя я определил в ванную. Попыхтеть пришлось изрядно – то ли я совсем ослаб от ширева и травы, то ли этот тощий гондон весил куда больше, чем казалось. На дне старой чугунной ванны с отколотой эмалью, в засохших потеках грязи и вонючей жижи, покойник выглядел одновременно жалко и устрашающе. В раскрытой утробе, в пустых глазницах сквозило что-то беззащитное, но если бы этот мертвяк поднялся и пошел на меня… бля, да я бы собственное сердце высрал!
Крис отрезала ему губы, язык и соски, вспорола брюхо и, по локоть засунув руку под ребра, вынула сердце. Без фанатизма, как пресытившаяся кошка, играющая с дохлой мышью. Странно, я не блеванул, даже не отвернулся. Смотрел до конца, а когда Крис отползла, томно прикрывая веки и мелко подрагивая, просто подхватил Гвоздя под мышки и…
Когда я вернулся, она вовсю колдовала с порошком. Изящное плечико обвивал уродливый браслет медицинского жгута. В почерневшей ложке пузырился героин. На столе лежал мой персональный баян. Никто, кроме меня, им не ширялся, но я понимал: пришло время и ему лишиться девственности.
Я кивнул на шприц.
– А не боишься, что у меня СПИД?
Тупой вопрос! Тупой! И я тупой! Как будто залитая кровью богиня способна испытывать страх!
– Наплевать, – коротко ответила Крис.
Она привычно отыскала вену и пустила по ней такую лошадиную дозу, что я невольно испугался, что скоро здесь станет одним трупом больше. Со сладостным стоном Крис упала на диван. Я поспешно последовал за ней: жгут, ложка, порошок, игла, вена, кровь – поехали-и-и-и-и! И это оказался лучший приход в моей жизни.
Все было, как обычно, да только не совсем. То ли близость Крис, то ли Гвоздь не соврал, но меня размазало ровным слоем по всей Вселенной. По каждому ее камушку, по каждой твари. Да хуй там! По каждому атому! Я бы не взялся описать это словами. Разве что написать полотно. Большое. Огромное. Длиной во всю мою комнату. В десять тысяч таких комнат.
Обои в цветочек, выгоревшие, затертые, уползали за горизонт, многократно копируя собственные пятна грязи. Охуенный холст, подумал я, на ватных ногах подбираясь ближе. В руках обнаружился чемоданчик с красками – одна из немногих вещей, что я еще не снес барыгам. Тюбики прыгали в руках, как скользкие пиявки, я глупо хихикал, пытаясь их удержать. Дохуя чего засохло – зеленый, красный, синий цвета пали самой отвратительной смертью из мира красок. Зато черный был в поряде и брызнул на стену, словно гигантский негр, кончающий на лицо блондинистой евробляди. Еще удалось выдоить немного фиолетового, и с этими мрачными депрессивными тонами я принялся за работу.
Остатки кистей годились разве что на ершик для сральника. Скрывая уродливый рисунок советских обоев, я совершал широкие жирные мазки пальцами. Почему, почему я никогда не делал так раньше?! Живой контакт с будущей картиной, без посредника в виде палки и шерстинок с беличьей задницы, будоражил, посылая вдоль позвоночника ток мощностью в тысячи гигаватт! А может, всему виной героин?
– А ты ведь правда талантлив, Мишка.
Воздух резонировал от ее голоса, наполнялся терпким мускусом, сладкой черной патокой. Я хватал его, наносил на обои штрихами и линиями, запоздало осознавая восторг ребенка, размазывающего по стене собственное говно. Пространство гнулось, словно лист жести, с характерным «буаугау»