«Да будет благословенно великое имя Его всегда и во веки веков…»
Кадиш оказался прошит во мне. Я могла бы произносить его вместе с Элианом, по-еврейски, или как там надо. Но не стала. По крайней мере, настолько я еще оставалась человеком. Человеческую сущность терять не хотелось; я не хотела меняться. Но уже скатывалась к переменам. И мне это было по силам. Я могла нас спасти.
«Да будет благословляемо, и восхваляемо, и прославляемо, и возвеличиваемо, и превозносимо, и почитаемо имя…»
«Да будут дарованы нам с Небес прочный мир и счастливая жизнь…»
Мы все ждали вместе с Элианом. Погребальный огонь пожрал и тело, и сам себя. Последним занялся пресс. Прочный, как железо, дуб подпорок основания почернел и потрескался от жара, и в трещинах засиял огонь. Язычки пламени, как паучьи ноги, обхватили рукоятки приводов. Дым змеился вверх по пазам, где ходили большие деревянные винты. В центре огонь ревел. Я мельком заметила сияющие белизной кости. От этого зрелища горло перехватило спазмом, оно сузилось, как флейта, так что я даже слышала нотки собственного дыхания.
Элиан с трудом продолжал кадиш, шепча слова восхваления за то, что за пределами восхвалений.
«Помоги мне, – думала я, обращаясь к тому, что снизойдет услышать эти слова. – Я могу это сделать. И не могу. Помоги мне».
Время шло. Сияние костей угасло. Белый саван Уилмы давно исчез. Она была черной, золой среди золы, одна оболочка.
Наконец одна ножка громко треснула, развалилась надвое и упала обеими частями в костер. И тогда весь пресс застонал и покачнулся. Зола и прогоревшие угли полетели наружу. Костер, который уже умирал, снова на мгновение взвился. И когда это мгновение исчезло в прошлом, исчезло и тело Уилмы Арментерос.
Огонь угас, превратившись в угли. Я чувствовала, как с вращением Земли проходит ночь. Одни часы сменяли другие. Подбирался рассвет; над излучиной реки небо посвет лело. И наконец-то, наконец-то Элиан обернулся. Я взяла его за руку, Зи взяла за руку меня, и Атта, Тэнди и Хан тоже обнялись, и мы все вместе пошли к обители. Здание мрачным монолитом вырисовывалось на фоне светящегося неба.
А глубоко в тени так и остался сидеть Талис. Он завернулся в плащ и был почти неразличим на фоне покрытых росой камней. Он просидел там всю ночь, наблюдая, и никто не обращал на него внимания. Я очень устала, и он, должно быть, тоже: я знала, что спать он умеет, и, наверное, спать ему надо, как любому существу во плоти. И то, что он не спал, превращало все происходящее в бдение над телом.
«Дарованы нам с Небес прочный мир и счастливая жизнь…»
«Устанавливающий мир в Своих высотах, Он пошлет мир нам…»
Талис улыбнулся, ласково на меня глядя. В инфракрасном спектре на нем лежал глубокий холод.
– Не забудь волосы обрезать, – сказал Талис.
Волосы.
Когда мы вернулись в нашу келью, я попросила Да Ся ме ня остричь. И объяснила почему: рассказала про Лю Лиэнь, которая вертелась, когда в череп ей ввинчивали болты.
Лицо у Зи стало неподвижным.
– Грета…
– Может быть, это меня убьет. – Я взяла ее за руку. – Но… может, и нет. – Наверное, пора уже учиться надеяться. Я взяла с переплетного станка аббата ножницы, маленькие и острые, и протянула их Зи. – Я не могу… Зи, не могу справиться без тебя.
«Помоги мне, – снова мысленно взмолилась я. – Пожалуйста, помоги».
Зи решила скрыться за маской невозмутимого юмора.
– Некоторые полагают, что в первой жизни Талис был парикмахером.
Предположение был настолько нереальным, что чуть не лишило момент серьезности. Но я удержала ее.
– Да Ся, я не это имела в виду.
И она дотронулась до моего лица, так же как раньше, когда я замкнулась от надвигающейся угрозы пытки. Дотронулась за секунду до того, как я поцеловала ее.
– Я знаю. – Она забрала у меня ножницы.
Чтобы обрезать волосы, потребовалось немало времени. Маленькие ножницы. Тяжелые пряди. Руки Зи аккуратно продвигались к поверхности головы, поднимая за один раз по одному локону. Каскадом. По одному локону зараз, я стекала вниз с каждой ступенькой, раскрывалась и становилась свободнее, дыхание делалось глубже, теплее. Работая ножницами, Зи медленно обходила меня по кругу, ее одежда касалась моей, талия оказалась на уровне моего плеча, а грудь – около уха. Моя кожа ожила от близости ее кожи – так барабан начинает подрагивать от звука уда ров другого барабана. Ни одна из нас не произносила ни слова.
Когда Да Ся закончила и отступила назад, свет уже в полную силу запестрел на полу пятнами теней от бумажных журавликов. Зи оглядела меня. Когда она заговорила, голос ее был хрипловат – все-таки молчали все утро.
– Ну вот. Готово.
Я подняла руки, ощутила легкость, дотронулась до непривычных обстриженных кончиков, колющихся, но мягко, словно она превратила мои волосы в бархат.
– Я похожа на мальчика, – сказала я, с удивлением чувствуя свое преображение.
– Нисколько, – все так же хрипловато произнесла Да Ся.
Своим новым ви́дением я по теплу замечала, как движется ее кровь – приливает к горлу, к губам, к грудям. Это было возбуждение. Она не скрывала его – никогда не скрывала, – но и не говорила о нем. А я, столько лет я умела читать по-гречески, а этого заметить не могла?!
– Зи…
Мне захотелось отключить имплантированные сенсоры, но я не знала, как это сделать. Я хотела видеть ее своими настоящими глазами. Ее всю.
– Ли Да Ся…
Я встала. И поцеловала ее.
«Пребывая в пучине жизни, мы уже пребываем в смерти»[22]. Позже, размышляя, я вдруг поняла, что верно и обратное утверждение: пребывая в пучине смерти, мы пребываем в жизни. Если, как Уилме, мне предстоит оборвать свою жизнь – я хочу проститься с ней. Хочу пожалеть о ней, неистово, яростно. Может, серая комната убьет меня, может, нет, но так или иначе она меня преобразит, и жизнь, в ее нынешнем виде, будет закончена. Прежде чем это случится, я хочу побыть живой и хочу, чтобы смерть страшила меня, а не пришла тихонько, как долгожданный гость.
Я поцеловала Зи – и она меня. Мы рыдали и целовались. А потом больше чем целовались. И весь остаток утра… Больше я ничего не скажу. Буду хранить это молча, в сокровенных тайниках сердца.
Потом мы спали. Шел мой последний день – а мы его проспали, переплетясь и вместе ворочаясь на узкой кровати Зи, и руки богини были сложены у меня на животе, а ее дыхание шевелило волоски у меня на шее.
Но как было не проспать? Я так устала, что словно уже входила в другой мир. Да и что нам оставалось сказать друг другу, что сделать? У нас были годы. То, что я упустила их безвозвратно, терзало мне сердце, но сейчас уже не вернешь. Даже Талис не поможет.