Номер открывался известием о подписании конвенции Александром I, Императором и Самодержцем Всероссийским с Его Светлостию, Владетельным герцогом Саксен-Веймарским и Эйзенахским: конвенция должна была «споспешствовать сношению и свободной торговле между обоюдными их подданными»[355].
Далее следовали указы о назначениях на государственные посты, сообщения о пожаловании в различные звания, награждении орденами и пожаловании бриллиантовыми перстнями.
«Г-ну Обер-Камергеру и Главному Директору над театральными зрелищами и музыкою, Нарышкину выражена монаршая признательность за его усердное попечение о вверенной ему части»[356].
Удовлетворено прошение Главнокомандующего в Москве, Генерал-фельдмаршала Графа Гудовича об отставке «для поправления разстроенного его здоровья, предоставляя ему впрочем, по возстановлении онаго, занять место его в Государственном Совете»[357].
«Из Дрездена, мая 25.
Вчерашнего числа около полудня Император Наполеон был в Римско-католической церкви; а ввечеру с Супругою своею. Императором и Императрицею Австрийскими, Королевою Вестфальскою, Великим Герцогом Вирцбургским и всеми Членами Саксонского Королевского Дома слушал концерт в театре»[358].
Из Парижа сообщалось, что «там показывается за деньги человек странного вида от природы»: левую руку употребляет вместо ног, «стоит на оной и даже может всходить на лестницу»[359].
Печатались депеши от графа Веллингтона о военных действиях против французских войск на суше и на море.
В разделе «Объявления» был помещен следующий текст:
«Московский Военный Губернатор, граф Растопчин объявляет всем тем, кои имеют приносить ему жалобы, или подавать просьбы, или к нему являться, что он для сего назначает время ежедневно от 11 часов утра до полудня. Для дел же, или извещения письменно и изустно, время не терпящих, всегда к нему каждой без замедления допущен быть может»[360].
Далее следовали объявления о продаже книг у книгопродавцев Свешникова, Селивановского, Ивана Готье, Матвея и Ивана Глазуновых (разумеется, с указанием адресов их книжных лавок):
«Дон Кишот ла Манхский, сочин. Серванта; перев. с французск. с картинами. М., в Унив. тип. 1812. В пер. 6 руб.
Собрание сочинений Тацита. <…> Спб. у Шнора. На бел. бум. в пер. 30 р.
Искусство плавать, с рассуждением о важности сего телес-наго упражнения и с 22 фигурами, представляющими различные образцы плавания и обороты, употребляемые в оном. М., 1807 г. В пер. 230 к.»[361].
И еще — «Чародей, или Новый и полный Оракул», «Новый самоучитель французского языка», «Детская физика с картинками», другие книги.
Конечно же — объявления о продаже домов с погребами, конюшнями, амбарами, коровниками, банями, прудами и рощами.
«За Пречистенскими воротами, в приходе Ильи Обыденного, в доме Соборного дьячка под № 424 продается бричка с откидным верхом прочная и очень легкая; последняя цена 100 руб.»[362].
Не хотите бричку, купите дорожную коляску самой лучшей отделки. К тому же за умеренную цену можно купить охотничью четверню одношерстных иноходцев — «ладные и резво бегут» или пару вятских лошадей — «шерстью голубые, годные во всякую упряжку, по пять лет».
А сколько нужных вещей продается: часы, табакерки, зрительная трубка, картины, биллиард, зеркала, бюро, люстры, ковры, «седло настоящее Аглинское», кресла, стулья, диваны, шифоньеры, туалеты и бронза — «всё за самую сходную цену». И еще — платки, шали, кисеи, батисты, чулки дамские шелковые, перчатки лайковые, ридикюли.
Если нужны разные духи, то надо идти в переулок между Тверской и Дмитровской против Егорьевского монастыря, в дом госпожи Глебовой-Стрешневой, в магазин — там еще «можно получить настоящую о-де-перль для белизны лица и рук, по 3 р. склянка».
За готовым платьем — к портному Ивану Шладеру, на Тверскую против Польской лавки. Там фраки, жилеты и легкие шаровары.
За лимонами, немецким черносливом, французским уксусом, макаронами и вермишелью, сахарным вареньем, чаем — в Охотный ряд, в дом купца Второва, в овощную лавку Герасима Барашкова.
Принять к сведению:
«Отпускается в услужение дворовый человек 50 лет, с женою 35 лет и с дочерью 11 лет, знающий казначейскую, лакейскую и кучерскую должности, а жена шьет белье и прачка, доброго и трезвого поведения»[363].
Ну что же, всё как всегда. На улице цокают копыта лошадей, кричат разносчики, и день выдался ясный, солнечный (это мы знаем точно — в следующем субботнем номере «Московских ведомостей» напечатаны метеорологические наблюдения: в среду 12 июня — «сияние солнца, безоблачное небо»), И в доме В. Л. Пушкина, наверное, тоже всё как всегда: утренний кофий со сливками, неспешный разговор с Анной Николаевной, чтение газеты. В это время еще никто не знает, что в ночь с 11 на 12 июня французские войска перешли Неман и вторглись в пределы нашего Отечества.
Сначала, как водится, поползли слухи. 17 июня в Петербурге получено неофициальное известие о вторжении армии Наполеона в Россию. 20 июня об этом стало известно в Москве.
«Следующие дни прошли в праздных толках и догадках, — вспоминала знакомая В. Л. Пушкина Анна Григорьевна Хомутова (ей было тогда двадцать шесть лет), — но никто не предвидел, что в скором времени исчезнет и след тех богатых и изящных гостиных, где напрополую препирались о предстоявших событиях, которых, однако, никто не умел вообразить себе в настоящем свете. По вечерам, следуя модному обычаю, много народа собралось на бульваре; тревожные толпы, в мрачном настроении, проходили по нем, прислушиваясь к речам говорунов, которые рассказывали то, что успели узнать, проведать, а иной раз и выдумать. <…> Вяземский порхал около хорошеньких женщин, мешая любезности и шутки с серьезными тогдашними толками. Василий Пушкин подвигался за ним тяжелым шагом; его широкое добродушное лицо выражало полнейшую растерянность; впервые при разговоре о Наполеоне он не решился рассказать, как имел счастие представляться ему. В обществе господствовала робкая, но глухая тревога; все разговоры вращались около войны»[364].
В 1831 году А. С. Пушкин в незавершенном романе, получившем впоследствии редакторское название «Рославлев» (в черновиках это — «неизданные записки дамы»), так описал настроения московского общества в начале Отечественной войны:
«Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились простонародные листки графа Растопчина; народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществе решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедывать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни. <…>
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});