университет, на 70 % были из рабочих и крестьян. И это в конце 1960-х годов! В принципе, беседа кулуарная, никакого распоряжения ЦК КПСС по этому поводу не было. А я в то время был членом парткома МГУ. И когда он говорил вот такие вещи, у меня, конечно же, возникали возражения. Биологи, химики меня поддерживали, и я тоже выступал: „Товарищи! Ведь мы же все читали историю партии. Это он про 30-е годы говорит! А дальше-то чего было, вы разве не помните?“ И оказалось, что ягодкинская безграмотность была тогда у всех гуманитариев. И даже кое у кого из физиков — я долго был в оппозиции к физическому факультету.
Но ничего из этого такого ни для меня, ни для географии не получилось. В то время в Коммунистической партии царствовали корпорации. Только потому, что сталинизм начал сдавать свои позиции. Больше там ничего особенного не было. „Корпорация“ — это что такое? Вот мы с тобой выпили, закусили, а завтра проголосовали вместе. Тебе что, жалко меня поддержать? Ну, а если я еще два притопа, три прихлопа, сегодня играю в волейбол, а завтра в футбол, то кто я такой? Ну, я свой парень! Вот и все, больше у меня никакой поддержки, защиты не было. Ни с кем я не пьянствовал. Просто я научился противостоянию естественных факультетов против гуманитарных. Это были два лагеря. Я был в том, где математики, физики. Гуманитарии тогда „копали“, или им такое задание дали, под нашего беспартийного ректора — Ивана Георгиевича Петровского. Хотели заменить его на партийного гуманитария.
И я говорил Андрею: „Вот сейчас Ягодкин против меня будет выступать, а ты сиди в зале. Я буду против, так ты меня поддержи!“ Это вот такая была наша линия. За спиной у меня никого не было. Отца арестовали, когда мне было пятнадцать, и я стал „сыном врага народа“.
В нашей дружбе я считался старшим. А он — Капица! Ну разве может Капица быть младшим? Я тогда крепко с Ягодкиным сцепился. Он был экономист со странными взглядами и говорил, что интеллигенции нельзя доверять, ее нужно проверить. Ей надо проникнуться пролетарским духом. А я ему отвечал, что это все устарело. Так вот, Андрей ходил на все заседания парткома и одним своим присутствием меня защищал. Ягодкин понимал, что у Андрея папа в Президиуме Академии наук. И во время вражды географического факультета с Институтом географии Андрей тоже служил гарантом моей неприкосновенности».
Татьяна Юрьевна Симонова дополняет рассказ папы: «Я поступила в университет в 1969 году. Тогда весь год шли митинги у китайского посольства, поскольку с марта до конца октября шел конфликт на острове Даманском. Осенью 1969 года нам профессор Славин (Владимир Ильич Славин, геолог, стратиграф, тектонист, доктор геолого-минералогических наук, профессор МГУ. — Прим. авт.) читал лекции по общей геологии. А кроме лекций были практические занятия, на которых мы в Музее землеведения перебирали камушки. В один прекрасный день нам сказали: „Всем завтра не приходить!“ Нагнали кагэбэшников молодых, переодели в гражданку и посадили перебирать камушки вместо нас. Потому что та сторона 27-го этажа, где мы перебирали камни, выходила на китайское посольство. Это только чтобы мы в окошки не посмотрели. Тогда в университет вообще приехало огромное количество кагэбэшников. Как-то мы шли из школы, последний год учились, а перед ДК все было заставлено грузовиками с людьми, и нас с Танькой Слукой домой не пускали».
Сохранилось письмо Андрея Петровича тех времен родителям, но больше маме — Анне Алексеевне. Отца он немного побаивался, а с ней у него всегда были самые теплые, доверительные отношения. Письмо адресовано в Париж, в нем и накал страстей, кипевших вокруг фигуры ректора МГУ, и памятник той далекой эпохе:
«Дорогие папа и мама!
Как „в добрые старые времена“ пишу с „оказией“, кажется, это самый верный и быстрый путь переписки.
Вот уже две недели, как я в Москве, и большей частью занимаюсь своим склочником. Министерство переменило свою „точку зрения“, и приходится снова сражаться. Это всем надоело. Вчера Елютин (Вячеслав Петрович Елютин, член-корреспондент АН СССР, специалист по ферросплавам, кавалер четырех орденов Ленина, лауреат Сталинской премии, министр высшего образования с 1954 по 1959 год, а затем высшего и среднего специального образования СССР до 1985 года. — Прим. авт.) сказал, что ему надоело заниматься этим склочником, что ему ясно, что ему не место в МГУ. Иван Георгиевич держится молодцом, но тем не менее дело еще далеко не решенное.
Ну, вот видите, я даже в письме начинаю со склок — до чего они меня довели. В остальном в Москве все тихо, как ты пишешь, всем „до лампочки“.
Недавно на банкете встретил Соколова, который вместе с вами был на Пагуоше (Пагуошское движение ученых против использования ядерной энергии в военных целях получило название от канадского местечка Пагуош, где 7–10 июля 1957 года состоялась первая встреча ведущих мировых ученых. — Прим. авт.), он мне немного рассказал о своих впечатлениях. Там же встретил Н. А. Сидорова, нашего в прошлом секретаря посольства в Берлине, он вам передавал привет.
У Сережи с Леней в разгаре ремонт (в „общей“ квартире на Ленинском проспекте, 13. — Прим. авт.), работают плотники и паркетчики. Они оба „страдают“, но, по-моему, это должны быть приятные страдания.
Я привез из Африки довольно много кино, скоро его должны будут проявить, и я покажу его в институте (имеется в виду Институт физических проблем Петра Леонидовича Капицы. — Прим. авт.).
Вчера объявили о полете „Зонда-5“, кажется, нами очень довольны, интересно, какая реакция на Западе.
У меня приехал приятель из Югославии. Там положение очень тяжелое, гораздо хуже, чем когда мы там были, и такое впечатление, что поэтому сильно бушуют страсти.
Женечка в своей записке просит тебя привезти ей шерсти, она обуреваема мыслью вязать себе пальто. Поэтому вкладываю в письмо 15 долларов, зная, что у вас с валютой не так уж и легко, а потом моя просьба о ручке и антенне для „Сонечки“ (кстати, ее тип TR-1000).
Если вы увидите Белоусова, он может немножко рассказать об Африке. Кстати, его прозвище среди африканских рабочих (а мы там все имели прозвища) было Mister Stone — „господин Камень“ — обрати внимание, как точно оно соответствует его наружности.
Ну вот, пожалуй, и всё.
Да, еще Женечка просит купить спицы под ту шерсть, которую ты выберешь…
Ну, еще раз целую крепко-крепко вас обоих, ваш сын Андрей.
24. IX.1968».
В письмо еще вложена записка от Евгении Александровны, жены Андрея Петровича:
«Дорогая Анна Алексеевна!
У нас все вроде бы хорошо, кроме, разумеется, Андрюшиных склок. Но надеемся, и здесь все наладится.
Анюту (старшую дочь. — Прим. авт.) нам отдадут числа 26–28 сентября. Пока она хромает, так как когда встала