Читать интересную книгу Путь диких гусей - Вячеслав Софронов

— Ну, дорогой, спасибо тебе огромное за такой подарок. Мои люди почти без кольчуг, а тут такая удача привалила. Моя бы воля, так и отпустил бы тебя с миром. Может, еще приведешь, а? Да только доставлю тебя к нашему хану, а уж он пусть и решает.

Сибирцы долго еще ловили коней, оставшихся без всадников, грузили на них оружие и кольчуги, и Сабанак сильно продрог, вынужденный лежать без движения, весь стянутый веревками. Наконец отряд Иркебая тронулся в путь. Кто-то из идущих впереди воинов затянул негромкую песню. Сабанак не расслышал всех слов, но по долетающим фразам понял, что пелось о легкой победе над глупыми врагами.

Прилетел ночной филин из степей в наши края,Нахватал в свои когти всякого добра,Да сидит на осине похваляется,Над другими птицами насмехается.

Потом сообщалось, что все птицы испугались страшного филина и разлетелись из леса, где тот хозяйничал по ночам. Только серый ястреб не испугался, даже когда разорил филин его гнездо и сожрал всех птенцов.

Дождался серый ястреб ясного дня,Кинулся на филина с небес заоблачных,Ударил его грудью крутой и на землю сбил,И в том бою кровавом он голову сложил…

Погиб серый ястребок, но изгнал из своего леса ненавистного лесного разбойника. Вот о чем была песня.

Сабанак слушал нехитрые слова и думал: "Странный народ эти сибирцы… Битву с нами проиграли. Их столицу мы заняли, но они и не думают складывать оружие. Интересно, на что они надеются?"

К вечеру отряд добрался до какого-то лесного селения, охраняемого десятком вооруженных копьями мужчин. Было видно, что землянки выкопаны совсем недавно и еще не обжиты. Навстречу им выскочили дети и, увидев пленника, кинулись к санкам и начали показывать на него грязными пальцами, приговаривая: "Сарт-людоед! Сарт-людоед!"

Сабанаку было обидно, что маленькие мальчишки, которым он не причинил никакого вреда, видят в нем врага и людоеда. Пленника наконец освободили от пут и ввели в одну из землянок, где возле костра сидело несколько женщин и стариков. Они никак не выразили своего отношения к пленному, лишь смолкли разговоры, и все как-то напряглись, насторожились.

Сабанак так же молча сел на свободное место возле костра и огляделся. Две молодые женщины сшивали из шкур что-то вроде шубы, прокалывая их длинным шилом с костяной рукоятью и продевая в отверстия тонкие скрученные жилы. Они украдкой взглянули на пленного, и одна из них что-то шепотом сказала другой. Та улыбнулась и без всякого зла или осуждения открыто посмотрела на юношу. Он тоже улыбнулся ей, но тут же раздался грозный окрик старухи, что мешала длинной ложкой варево в котле, подвешенном над костром.

— Делом занимайся, Нурия. Нечего зыркать на чужих мужиков.

Еще одна женщина, постарше на несколько лет тех, что занимались шитьем, кормила из миски сидящего у нее на коленях черноголового малыша. В темном углу землянки два старика ловко и сноровисто мяли большие лосиные шкуры. Время от времени они брали в руки ножи и снимали остатки мездры с белесой поверхности выделываемой шкуры. Старики оглядели юношу равнодушно, и в полутьме трудно было разобрать выражение их лиц. Но именно от них почувствовал Сабанак немую враждебность, и неприятный холодок пробежал по телу. Он все же протянул к огню руки и попробовал отогреть замерзшие пальцы. Они у него совершенно побелели и ничего не чувствовали. Будто тонкие иголочки впивались и больно кололи пальцы на руках и ногах. Одна из девушек, та, что назвали Нурией, несмотря на угрозы старухи, опять зыркнула на Сабанака, перевела взгляд на руки и громко ойкнула:

— Да у него же обе руки поморожены! И лицо тоже, вон щеки все белые.

Старуха оторвалась от варева и протянула черную руку с дряблой кожей к пальцам Сабанака и осторожно ощупала их.

— Выходи из землянки, — неожиданно приказала ему.

— Зачем? — удивился тот.

— Оттирать тебя, малый, надо, а то потом сам не рад будешь, вот что скажу. Пошли… — и, тяжело поднявшись, заковыляла к выходу.

Ничего не понимающий Сабанак поднялся и пошел следом. Тут же и Нурия, которой, видимо, трудно было сидеть на одном месте, выскочила наружу, и вдвоем со старухой они начали натирать ему руки снегом. Сперва он ничего не чувствовал, но потом появилась боль в пальцах да такая, что хоть кричать впору. Однако вскоре в руки пришло неожиданное тепло и началась ломота.

Нурия, смущаясь, набрала в пригоршню снега и провела по его щеке. Но старуха сердито отодвинула ее руку и велела идти в жилище, принявшись сама растирать и щеки и нос. Затем велела скинуть сапоги и столь же усердно растерла ступни ног.

Сабанак почувствовал, что кровь с новой живительной силой побежала по телу, и начал благодарить старуху, но та ничего не ответила, словно и не слышала его слов, а прошла обратно в землянку. Юноша натянул сапоги и вошел вслед за ней, сел на свое место у огня. Старуха подошла сзади к нему и бросила на землю сшитые из шкур теплые сапоги, промолвив единственное слово:

— Надень.

Он повиновался, не решаясь уже заговорить с ней, и лишь мягко улыбнулся и кивнул головой с благодарностью. Старуху словно прорвало от покорности Сабанака, и она громко заговорила, не особо подбирая слова:

— Какой дьявол понес тебя, сосунка в наши края?! Ничего не знаешь, не ведаешь, а туда же, на войну полез. Чего ты здесь потерял? Кто звал тебя к нам? Что тебе нужно, а? Своей земли нет, так на нашу позарились! А ты поживи здесь, попробуй, а если живой останешься, побежишь обратно так, что на сивой кобыле не догнать. Я бы вашего хана вот этими самыми руками задушила, встреться он мне!

— Тихо, мама, успокойся, — кинулись к старухе обе девушки, увидев, что та кричит в полном исступлении. — Ваши люди сына ее убили, брата нашего, — скороговоркой выпалила извиняющимся голосом Нурия, чуть повернув голову к Сабанаку.

И он тоже растерялся и, не смея что-то ответить, глядел на неистовствующую старуху широко открытыми глазами. В этот момент в землянку вошел, низко нагнув голову, Иркебай и прошел к огню. Он, верно, слышал крики старой женщины, потому спросил у Сабанака:

— Ну, слышал, как вас тут любят? Скажи спасибо, что она не взяла нож да не заколола тебя, как овцу, в жертву богам.

Тот помолчал, не зная, как лучше ответить, потом тихо проговорил:

— Люди всегда воевали, а значит, и убивали друг друга. Если я кого и убил, то лишь в честном бою, а не из засады, тишком.

— А-а-а… Значит ты хочешь сказать, что мы не по правилам сегодня с вами сражались? Так я тебя понял? А я тебе вот что скажу: когда в землянку заползает ядовитая гадюка, то никто не разбирает, права она или не права, а хватают кол или что в руки попадет и бьют ее по башке. А не убей ее, так и повадится, и детей покусает, и хозяйкой в твоем жилище станет.

— Мы пришли, чтоб прогнать вашего хана, который не по праву управляет вами. Наш хан Кучум законный наследник…

— Законный, говоришь?! — закричал Иркебай. Сабанак уже не рад был, что ввязался в спор с ним, понимая, что в любой момент может быть убит.

— Значит, нами не тот хан правил? А нам так вот все равно, кто нами правит, если он соблюдает законы наших предков и не мешает нам жить. Мы выбрали Едигира, и он наш хан! А ваш есть и останется навсегда чужаком для всех, запомни это.

— Предки нашего хана правили этой страной… — не повышая голоса, робко защищался Сабанак.

— Да насрать мне на его предков! Все уже давно о них забыли и вспоминать не желают. Завтра найдется еще кто-то, явится на нашу землю и захочет править нами. Нам решать, кто будет нашим ханом. Мы вольные люди, и захотим выгнать своего хана — выгоним. Захотим пригласить другого — пригласим! Понятно?!

— А белому царю вы тоже сами решили дань платить?

— Уж никак не по вашей из Бухары подсказке. Мы слабый народ, и нам нужны сильные друзья.

— Нашли друга, — фыркнул Сабанак, — да он вас проглотит и не заметит.

— А мы костлявые, нами и подавиться можно. Ты верно, уже понял это, — засмеялся Иркебай, — но больше я с тобой спорить не желаю. Давайте, хозяева, кормите нас, — потребовал он.

— Все давно готово, — недовольно проворчала старуха и шикнула на девушек, чтоб они вышли из землянки и не мешали мужчинам обедать.

Ночевал Сабанак в той же самой землянке вместе с воинами, захватившими его в плен. Хозяева ушли к соседям, оставив их одних.

На другой день выступили затемно, и Сабанаку разрешили сесть верхом на коня, предварительно связав ему руки за спиной. Затем было еще два ночлега в таких же, похожих одно на другое, поселениях. И Сабанак с горечью думал, что уже, верно, никогда не вернуться ему к своим землякам, не услышать шуток добродушного и грубоватого Алтаная, не ощутить на своем лице нежных пальчиков Биби-Чамал. От таких мыслей щемило сердце, иногда казалось, что лучше бы выхватить на привале кинжал у одного из охранников и заколоть себя, но… иное чувство — интереса и любопытства к народу, с которым он совсем недавно воевал, просыпалось в юноше и не позволяло решиться на крайность.