Однако, сколько же нас было сегодня? Я, полька, Фаргаммер, одна француженка, Амалия (испанка), одна американка и учитель.
Дина тоже присутствовала. Это так интересно. Свет так хорошо падает на модель, тени так просты!
Вторник, 16 октября. После полудня был Робер-Флери и отнесся ко мне с особенным вниманием.
Я, по обыкновению, весь день провела в мастерской, от девяти часов до половины первого. Я еще не могу достигнуть того, чтобы приходить ровно в восемь.
В полдень я уезжаю, завтракаю и возвращаюсь к двадцати минутам второго и остаюсь до пяти, а вечером от восьми до девяти. Таким образом, у меня уходит на это девять часов в сутки.
Это меня нисколько не утомляет; если бы физически было возможно работать больше, я стала бы работать больше. Есть люди, которые называют это работой. Уверяю вас, что для меня это игра, я говорю это без всякого кокетства.
Девять часов это так мало, а я не могу работать даже столько каждый день, потому что от Champs Elisee до улицы Вивьен очень далеко, потому что часто никто не хочет ехать со мной вечером, потому что из-за этого я возвращаюсь в половине одиннадцатого, пока я засну – уже полночь, и на другой день я теряю час. Впрочем, если ездить правильно от восьми до двенадцати, и от часа до пяти, то у меня будет восемь часов.
Зимою в четыре часа будет уже темно; ну что же, тогда я непременно буду приезжать по вечерам.
У нас всегда по утрам бывает карета, а на остальной день ландо.
Видите ли, дело в том, что в один год надо сделать работу трех лет. И так как я подвигаюсь очень быстро, эти три года, заключенные в один, составят собою по меньшей мере шесть лет для обыкновенных способностей.
Я рассуждаю, как дураки, которые говорят: что другая сделала бы в два года, то я сделаю в шесть месяцев. Нет ничего более несправедливого.
Дело не в скорости. Тогда только пришлось бы употребить побольше времени. Конечно, терпением можно добиться известных результатов. Но того, что я смогу сделать через два года, датчанка никогда не сделает. Когда я начинаю исправлять людские заблуждения, я путаюсь и раздражаюсь, потому что никогда не успеваю кончить начатую фразу.
Словом, если бы я начала три года тому назад, то теперь могла бы удовольствоваться шестью часами в день, но теперь мне надо девять, десять, двенадцать, ну одним словом, сколько только возможно. Разумеется, даже начав три года тому назад, надо было бы работать сколько возможно больше, но в конце концов, что прошло… довольно!
Гордиджани говорил мне, что он работал по двенадцать часов в сутки.
Возьмем от двадцати четырех часов семь часов на сон, два часа на то, чтобы раздеться, помолиться, несколько раз вымыть руки, одеться, причесаться, одним словом, все такое, два часа на то, чтобы есть и отдыхать немного – это составит одиннадцать часов.
Итак, значить это правда, ибо остается тринадцать часов.
Да, но у меня проезды отнимают час с четвертью.
Ну да, я теряю около трех часов. Когда я буду работать дома, я уже не буду их терять. Притом… притом, если видеться с людьми, бывать на прогулках, в театре?
Мы постараемся избежать всего этого, так как в той степени, в какой я могу всем этим пользоваться, это только скучно.
Четверг, 18 октября. Моя академия показалась Жулиану так хороша, что он сказал, что это совершенно необычайно и чудесно для начинающей. Но право же, разве это не удивительно: есть и план, и торс недурен, и действительно все очень пропорционально – для начинающей…
Пока я краснела, все ученицы встали и подошли посмотреть мой рисунок. Боже, как я довольна!
Вечерняя академия была так плоха, что Жулиан посоветовал мне ее переделать. Желая сделать особенно хорошо, я ее испортила.
Третьего дня она была недурна.
Суббота, 20 октября. Бреслау получила много похвал от Робер-Флери, я же нет. Академия довольно хороша, но за исключением головы. Я с ужасом спрашиваю себя, когда же я буду хорошо рисовать?
Ровно пятнадцать дней, что я работаю, понятно, кроме двух воскресений. Пятнадцать дней!
Бреслау работает уже два года в мастерской, и ей двадцать лет, а мне семнадцать; но Бреслау много рисовала еще до поступления.
А я! Несчастная!
Я рисую только пятнадцать дней… Как хорошо рисует эта Бреслау!
Понедельник, 22 октября. Модель была уродлива, и вся мастерская отказалась рисовать ее. Я предложила отправиться посмотреть картины на римскую премию, выставленные в Beaux-Arts.
Половина пошла пешком, а мы – Бреслау, m-me Симонид, Зильгард и я – в карете.
Выставка кончилась вчера. Погуляли пешком по набережной, посмотрели старые книги и гравюры, болтали об искусстве. Потом в открытом экипаже отправились в Булонский лес. Представляете вы себе меня? Я не хотела противоречить, так как это значило бы испортить им удовольствие. Они были такие миленькие, такие приличные, и мы только начали переставать стесняться друг друга.
Одним словом, все было бы не слишком дурно, если бы мы не встретили ландо с моей семьей, которая принялась следить за нами.
Я делала знаки кучеру не опережать нас, меня видели, я это знала, но и не думала говорить с ними при моих художницах. На мне была моя шапочка, и у меня был беспорядочный и сконфуженный вид.
Понятно, что моя семья была страшно рассержена и особенно раздосадована. Я была вне себя. Словом… тоска.
Суббота, 27 октября. Я получила много комплиментов, как говорят у нас в мастерской. Робер-Флери выразил приятное удивление и сказал мне, что я делаю поразительные успехи и, по всей вероятности, у меня необыкновенные способности. «Этот рисунок очень хорош, очень хорош для вас. Я советую вам работать и уверяю вас, что, если вы будете работать, то достигнете чего-нибудь совсем недурного».
Совсем недурно – обычное его выражение. Кажется, он сказал: очень многие, уже много рисовавшие, не сделают так,- но я не настолько уверена в этом, чтобы записать такую лестную фразу как факт.
Я потеряла Пинчио, и бедное животное, не зная, что делать, вернулось в мастерскую, куда оно обыкновенно меня сопровождает. Пинчио – маленькая римская собачка, белая как снег, с прямыми ушами и с черными, как чернила, глазами и носиком.
Я ненавижу кудрявых белых собачонок. Пинчио совсем не кудрявый и у него иногда бывают такие удивительно красивые позы, как у козочки на скале, я еще никого не встречала, кто бы не любовался им.
Он почти так же умен, как Розалия глупа. Розалия была на свадьбе своей сестры, она отправилась туда утром, проводив меня.
– Как, Розалия,- сказала ей мама,- вы оставили барышню одну в мастерской?
– О, нет, барышня осталась с Пинчио.
И уверяю вас, она сказала это серьезно. Но так как я немного сумасшедшая, я или позабыла, или потеряла где-то моего сторожа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});