сделала над собой усилие и выдала ему в ответ тоже какое-то подобие улыбки. Черт его знает… Ей, конечно, говорили не доверять следователям и не подписывать ничего, но этот, молодой, собой хороший, с небольшой горбинкой на носу и открытым взглядом, казался вполне неплохим парнем. Ну, или отсутствие формы играло его облику на руку.
Они шли какое-то время по коридору, иногда сворачивая, а иногда спускаясь по грязным лестницам. Плотная надзирательница в высоких берцах посвистывала, стуча ключами по перилам лестницы, и ее шаги следовали за ними, словно домашнее привидение изолятора.
Потом Наташу посадили в железную коробку фургона, где было тесно и очень душно. Они катили по разморенным жарой московским улицам, в зарешеченное окошко дул ветерок, и в какой-то момент у Наташи даже перестала кружиться голова. Наташа не могла видеть, где они едут, но наверняка ведь ехали по обычным улицам, и там обычные люди шли по своим повседневным делам, – но теперь, из автозака, каждое их действие казалось Наташе чем-то вроде праздника персональной свободы. Вот мамаша в платье и джинсовой куртке катит коляску. Они останавливаются, мама берет ребенка на руки и начинает укачивать. Зареванное лицо у малыша, он крепко хватается за воротник маминой куртки. «Сколько лет пройдет, прежде чем он узна́ет, что людей можно сажать в душные комнаты с зарешеченными окнами?» – подумала Наташа.
…Их высадили у приземистого белого дома: фасад захвачен в скобы двух флигелей, а от протекающей рядом шумной московской суеты дом отгородился плотной стеной деревьев. Сильно выступающие карнизы придавали зданию сходство с полицейским, слишком глубоко надвинувшим на глаза фуражку.
Наташа попросила снять наручники с затекших запястий, но надзирательница лишь равнодушно покачала головой.
Через проходную они прошли быстро – заминка возникла только у лифта, потому что Наташе внезапно стало плохо, ее начало мутить, так что на час раньше пришлось принять таблетки, которые ей передавала старшая дочь Даша.
– И обязательно было везти меня сюда на допрос, а не допросить прямо в СИЗО? – спросила Наташа. – Я же без таблеток и передвигаться нормально не могу, сами видите.
– Распоряжение начальства, – пожал плечами Сергеев. – Можете потом ходатайствовать о дальнейшем проведении следственных действий в СИЗО.
В кабинет они зашли, пройдя по незапоминающемуся коридору, в котором всё еще был стойкий запах краски. Когда Наташа вошла в одну из обитых дерматином дверей, она услышала, как за ними щелкнул замок, а следом забряцали ключи.
Ее адвоката в комнате ожидаемо не было. За столом сидели двое. Они представились и пригласили садиться.
Спиной к окну, поблескивая звездочками в свете лампы, размещался следователь Романов. Он был заметно старше второго – тот, сутуловатый, с вытянутым лицом и немного усталый, по фамилии Уланов, был как раз похож примерно на то, что представляешь при слове «следователь».
Ровно посередине стола, словно установленная маниакальным перфекционистом на равном расстоянии от следователей, располагалась пепельница. Почти чистая, разве что на краю ее покоился разломанный бычок. Просыпавшийся на донышко пепел еще дымился.
В окно кабинета было видно тихий переулок, сквозь решетку в комнату проникало солнце.
Ощущение было примерно как в школе на политпросвете: тебе вроде можно делать что угодно, но из класса-то всё равно не выпустят. Сиди и терпи.
– Наталья Г’риг’орьевна, я хотел бы сразу вам сказать, – вкрадчиво нарушил тишину Сергеев. – Мы настроены только на разумное сотрудничество и рассчитываем на ответную открытость. Нихто не собирается на вас давить.
Наташа слегка улыбнулась, но внутренне напряглась.
– И в рамках сотрудничества, – голос Романова оказался глубоким и хриплым, но более мягким, чем она ожидала, – мы хотели бы, чтобы вы ознакомились с документом и сказали свое мнение.
Он извлек из папки лист бумаги и протянул его Наташе. Это был заполненный протокол допроса с показаниями Маславской Н. Г.
– Это предварительный документ, если что, – сказал Уланов. – Он вас ни к чему не обязывает.
Бумага говорила от имени Наташи, но не ее словами: словно сломанный радиопередатчик, который настроили на прием монотонного сигнала, начитанного незнакомым голосом. Голосом, от которого по коже побежали мурашки.
Наташа узнала из «показаний» бухгалтера театра Шевченко Маславской, что в 2011 году режиссер Цитрин уверил свою «преступную группу», состоявшую из Матвеева и Маславской, что с госдотации можно получить «хорошие деньги» в размере двухсот миллионов рублей. После этого новообразованная группировка хорошо отметила сделку, причем Цитрин заказал себе дорогой стейк с кровью и запивал двенадцатилетним виски.
Наташа подняла глаза от бумаги:
– Вы вообще знаете, кто такой Цитрин? Он же не пьет вообще! И вегетерианец!..
Старший следователь молча затянулся сигаретой и выпустил синеватый дымок.
– А это имеет какое-то значение? – хрипло спросил он.
Сергеев быстро глянул на него, а потом обратился к Наташе, как бы стараясь развеять повисший в комнате сигаретный дым:
– Вы потом обязательно сможете уточнить всю информацию в замечании к протоколу, Наталья Григорьевна, пока просто читайте. Что Цитрин скажет, мы у него сами узнаем.
– Значит, его тоже задержали? – удивилась Наташа.
Сергеев лишь молча улыбался, так что Маславская вернулась к чтению своих показаний.
Там же на веранде ресторана, говорила лже-Маславская, Матвеев и Цитрин предложили ей проводить операции по обналичиванию средств: ведь госдотация поступает в виде безналички, использовать которую на свое усмотрение невозможно, а вот с наличкой работать проще. При этом самой Маславской обещали неплохой процент от таких сделок.
Дальше механизм «мошеннической схемы» закрутился: с помощью подчиненных Маславская вела двойную отчетность театра – официальную и «черную». В одной перечислялись расходы на аренду помещений, установку декораций, закупку осветительных приборов, подвоз звуковой техники, зарплату актерам и ассистентам, а также студентам, музыкантам, звукорежиссерам и монтажерам, а еще траты на еду, установку и замену стульев, сценографию и гонорары выступающим лекторам, художникам, танцорам и так далее; а в другой – суммы откатов директорам компаний, которые обналичивали средства, реальные гонорары участников «преступной группировки», сумма оплаты личного водителя Маславской, который подвозил ее каждый день от дома до работы и обратно…
– Личного водителя? – пробормотала Наташа.
– Что-то не так? – учтиво поинтересовался Сергеев.
Наташа посмотрела на него так, будто он только что материализовался прямо из воздуха.
– У меня никогда не было личного водителя, молодой человек.
– То есть, к другим показаниям вопросов нет? – спросил Уланов. – Тогда сегодня мы быстро найдем взаимопонимание.
Далее в показаниях перечислялись фирмы-однодневки, которые участвовали в обналичивании средств. Упоминались и работники Министерства культуры, которые должны были наблюдать за грамотным расходованием бюджетных денег: одни оценивали экстетическую составляющую программы, другие проводили проверку финансовых показателей. Одним платили откаты, а другие были постоянными выгодоприобретателями. При этом гонорары платили только приглашенным артистам, а