Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

— Не на себе же везти, — сказала Оля. — А Жоржику грабить не привыкать. Соглашайся.

— Умница! — обрадованно воскликнул Жоржик. — Давай за меня замуж, а? Мне такая жена позарез нужна! За мной, как за каменной стеной. На руках носить буду, в обиду не дам. Вези, Емельян, жито! Вези и вари самогону, свадьбу сыграем — Германия ахнет! Тряхне-е-ем!

— За тебя и рябая Аксинья-то не пойдет!

— Не трави сердце, Ольга!

— Разве оно у тебя есть? Ты ж старик, у тебя и зубы-то наполовину чужие.

— Старый конь борозды не испортит!

— Истина, чего уж, — согласился хозяин. — Только беда другая — много не напашет.

— Ничего, на ее век хватит. Ничего, Ольга, за мной не пропадешь! Бери, Емельян, подводу хоть сегодня, хоть завтра. Бери, пока я добрый. Бегу-спешу! Покедова!

Табуретка скрипнула, освобождаясь от седока, половицы, прогибаясь, заскрипели.

— Я трепаться не люблю, — заявил на прощание Жоржик, — сказал женюсь на тебе — женюсь! Присушила ты меня, Ольга.

— Ничего, отсохнешь!

— А любить могу горячо... Побольше вари самогону, Емельян. Еще раз покедова!

Пискнула дверь и наступила тишина.

— Жени-их, — зло произнесла Ольга. — А глаза с перепою мутные, бр-р!

— Жених не жених, — заметил Емельян. — А на сегодня сила его.

— Я ему горло перегрызу. Пусть только сунется.

— Не хорохорься, девка. Ах, как славно с конякой-то получилось. Теперь ты и солдатика к своим увезешь.

Оля подняла крышку подпола и спросила:

— Небось, слышал?

— Слышал. Подлец ваш Жоржик. О нем веревка давно плачет.

— Завтра увезу тебя к своим.

— Знаешь, где они? — усомнился Лукин.

Она загадочно улыбнулась и тихо ответила:

— Грамотная.

2

Ольга сходила к Жоржику, обо всем окончательно договорилась. Был он уже выпивши, видимо, сходил за самогоном на хутор. Старался облапать, звал замуж, но лошадь обещал твердо, повторяя с пьяным упрямством:

— Сказано — сделано. Жора трепаться не будет. Покедова!

Лукин вволю отсыпался в своей темнице. А когда спать стало невмоготу, стал думать о своих товарищах, о сержанте, и снова сделалось ему неловко и стыдно. Они свободно могут посчитать его трусом. Откуда им знать, что он попал в такой переплет?

К вечеру в подпол спустилась Ольга. От нее пахло ромашками и мятой. В темном подполе сразу стало светлее и уютнее.

— Как нога? — спросила Оля. — Болит?

— Нет. Лежу не болит, а встать боюсь.

— Завтра утром поедем. Уйдем ночью. Уведу тебя в лес, там подождешь, пока я не приеду на подводе.

Лукин на ощупь разыскал ее мягкую теплую руку и сжал признательно. Девушка ответила на его рукопожатие слабо, не стараясь освободиться. Тепло ее руки передалось ему, и сердце вдруг бешено заколотилось.

— Оля! — прошептал он.

Она мягко, но настойчиво освободила руку, отодвинулась от него. Она почувствовала его волнение, и заволновалась сама. Тихо спросила:

— Договорились, Юра?

— Договорились, — ответил он. Хотелось остановить девушку — не уходи, куда же ты? Мне хорошо с тобой. Не уходи, Оля!

Но Лукин молчал. Оля вылезла из подпола и, пожелав спокойного сна, надвинула на квадратное отверстие крышку. Юра снова остался в своей темнице один.

Она разбудила его глубокой ночью, помогла выбраться наверх. Осторожно развязала на ноге шаль, сняла компресс. Лукин попробовал встать на ушибленную ногу и обрадовался — хотя пятка болела, но терпеть можно. Выходит, кость цела. Быстро обулся, надел шинель, закинул за спину вещевой мешок, а на грудь пристроил автомат — опять солдат солдатом. Козырнул на прощанье Емельяну, который пускал сизый самосадный дым в отдушину — словно бы не прекращал этого занятия целые сутки.

— Благодарю за убежище!

— Шагай, солдат, шагай, милай, — отозвался хозяин. — Много еще вам, горемыкам, шагать да не все дошагают до дому. Знаешь?

— Нашел о чем говорить, тятя, — упрекнула отца Ольга.

— Это жизня, Олюшка, — вздохнул Емельян. — Она штука трудная, ничего не попишешь.

Оля принесла Лукину трость. Опираясь на нее, он шагал самостоятельно, хотя на больную ногу припадал сильно.

В лес выбрались без приключений. Было тепло и тихо. В деревне жалобно тявкала собака, спросонья прогорланил какой-то шальной петух и замолк — не вовремя поднялся.

Оля завела Юрия в густой кустарник, далеконько от деревни — километра за три, не меньше. Оставила одного и наказала терпеливо ждать. С рассветом приедет за ним. Он удобно расположился в мелком густом березняке. Хорошо проглядывалась извилистая проселочная дорога.

Сон начисто согнало. Лукин лежал и прислушивался. В лесу притаилась сторожкая тишина. Лишь очень острый слух мог уловить слабый шорох. И нелегко было догадаться откуда он идет. Это листья осины трепетали без ветра. Их невесомый шорох и слышал Лукин. Проснулась первая пичуга, звонко пискнула, приветствуя новое утро. За ней другая, и через несколько минут начался разноголосый птичий перезвон. Лукин никогда не слышал такого веселого концерта. Житель он степной. В лесу приходилось бывать редко. Никогда и не предполагал, что это такое увлекательное занятие — слушать утреннее пение птиц.

На макушках дальних сосен зажегся розовый солнечный свет. Солнце словно бы растворялось в воздухе, пронизывало своим светом каждую пылинку и листок.

Но ни с того ни с сего на Лукина накатились тревоги и сомнения. А что, если Жоржик обманет и не даст лошади? Или хуже того — кто-нибудь выследил их ночью, когда добирались сюда? Если с Олей что случится, кто предупредит его? Что ему тогда делать?

Вздохнул с облегчением, когда услышал дробный стукоток колес — едет! Из-за лесного поворота показалась сначала лошадиная морда, которая покачивалась в такт бегу, и затем подвода. Оля, как заправский кучер, сидела на облучке, помахивала хворостиной и посвистывала на лошадь. То была военная обозная двуколка с высокими дощатыми бортами. Спереди укреплена доска для сиденья. На ней и восседала Оля.

Лукин поднялся навстречу, радуясь тому, что враз исчезли тревоги и что снова видит Олю, приветливую и деловитую.

На дне двуколки постелен брезент, сверху наложена солома. Оля приподняла край брезента и сказала:

— Полезай. Я тебя укрою. Здесь опасно, полицаи могут встретиться.

На дне двуколки пыльно и неудобно. И хотя солома не тяжела, а все-таки неприятно чувствовать на себе ее и брезент. В бортах на стыках досок щели, через них поступал свежий воздух. Мелкая и въедливая пыль лезла в ноздри, и Лукин чихнул. Оля улыбнулась:

— Будь здоров! Но лучше не чихать.

— Постараюсь, — угрюмо пообещал Юра: ничего себе прогулочка предстоит. Лошадь тронулась. Вдоль щели поплыла зеленая каемочка земли. Смотреть на нее было неудобно: в глазах рябило. Лукин зажмурился. В таком контрабандном положении ездить ему не приходилось и, прямо говоря, — незавидное это положение. Трясло. Ребрами чувствовал доски, хотя на нем была шинель. Онемела рука, затем нога. И повернуться невозможно. Почувствовал — в спину уперся какой-то твердый ребристый предмет. Черт-те что! Сколько можно выдержать такой езды? Час, два? Лукин крякнул — сколько потребуется, столько и вытерпит. В спину давит и давит, мочи нет. Особенно, когда двуколку на выбоинах подбрасывает. Наконец, Лукин умудрился вполоборота повернуться, освободил руку и нащупал винтовочный приклад. «Эге! — подумал Юрий и повеселел. — У нее тоже оружие. Хорошо!»

Клячонка не быстро, но и не очень медленно катила повозку вперед, без происшествий миновала опасные, по Олиному расчету, места, вкатилась в сосновые дебри. Оля, остановив лошадь, спрыгнула на землю и сказала:

— Вылезай. Теперь можно в открытую, а то, небось, пыли нахлебался на два года вперед.

Оля стянула брезент. Лукин поднялся, отряхнул с себя труху. Оля поколотила его по спине, выбивая остатки пыли. Он подзадоривал ее:

— Сильней колоти! Не бойся!

И она, смеясь, колотила изо всей силы. Это было хорошей разрядкой после такого напряжения. Оба уместились на сиденье. Оля передала ему вожжи, Юра густо покраснел. Она недоуменно вскинула брови — почему не хочет брать вожжи? И догадалась. Он не умеет править лошадью. Хотя наука немудреная, но без сноровки не поедешь.

— Где ты рос? — тихо и необидно, а скорее с ласковым укором спросила Оля. Лукин готов был рассказать ей о своей жизни, пусть знает, но сказал одно:

— Токарь я, а к лошади и подойти не умею. Не приходилось.

Сконфуженно посмотрел на девушку сбоку, боялся ее презрительной усмешки. Оля взглянула на него исподлобья, внимательно и серьезно, и который раз за эти два дня у него бешено застучало сердце, да гулко так, наверно, за версту слышно.

— Останемся у партизан? — горячо заговорил Лукин. — Вместе, а?