Выпить. Срочно. Выпить и успокоиться.
Его охватило непреодолимое желание выпить — он не мог с уверенностью сказать, исходило ли оно от него самого или от Стуре. Скорее всего, и то, и другое, и Давид представил себе, как воображаемая смесь вина с виски льется в воображаемую глотку.
Самое неприятное в телепатии заключалось не в том, что он мог читать мысли Стуре, Магнуса или кого-то еще, а в том, что он не знал, где его мысли, а где чужие.
Теперь он понимал, почему ситуация в больнице была невыносимой.
Чужие мысли, как правило, были слабее собственных и быстро терялись в гуле остальных голосов и образов. Минут через десять Давид уже научился вычленять свои мысли из общего потока сознания. Но при большом скоплении оживших отделить свои мысли от чужих было нереально — сотни разных «я» сливались воедино, смешиваясь, как акварельные краски.
— Пап, я устал, — произнес Магнус. — Долго нам еще?
Они стояли в арке между двумя корпусами. Люди входили и выходили из подъездов, — судя по всему, большинству все же удалось отыскать нужные квартиры. Стуре посмотрел на номер дома и вытер пот со лба.
— Идиоты, — заключил он. — Приспичило им нумерацию менять. Ай!
Стуре вскинул руку к нагрудному карману и сжал кулак, но вовремя сдержался.
— Хочешь, я его возьму? — спросил Давид.
— Ага.
Стуре огляделся по сторонам и распахнул пиджак. На груди рубашки зияла здоровенная дыра. Бальтазар барахтался во внутреннем кармане пиджака, пытаясь выбраться наружу. Давид взял кролика, молотящего воздух лапами, и посадил его в свой карман. Кролик продолжал вырываться.
— Мы скоро придем? — повторил Магнус.
Давид присел на корточки перед сыном.
— Скоро, — ответил он. — Как голова? Не болит?
Магнус потер лоб:
— Не-а, только голоса всякие...
— Знаю, я тоже их слышу. Тебе очень неприятно?
— Да нет. Я думаю про Бальтазара.
Поцеловав сына в лоб, Давид встал. Прислушался. Что-то изменилось. Голоса в голове стали тише, почти совсем умолкли, сменившись какой-то непонятной картинкой — длинные золотистые стебли и мягкое, лучистое тепло. Тепло какого-то другого тела.
Стуре стоял как вкопанный, разинув рот, затем медленно повернулся.
Тоже, наверное, видит, — подумал Давид. — Что же это такое?
Стуре посмотрел на Давида и схватился за голову.
— Так вот, значит, оно как, — произнес он с расширенными от ужаса глазами.
Давид ничего не понимал. Впервые за все это время он испытывал безмятежное спокойствие, чувствуя, как рядом бьется чье-то сердце — часто-часто, пожалуй, больше ста ударов в минуту, — и все же этот мерный стук вселял в него покой.
— Господи, откуда ж столько мыслей!.. — продолжал Стуре. — Так и с ума сойти недолго...
До Давида вдруг дошло, что это за стебли — если бы не размер, он бы сразу их узнал. Это была солома, только толщиной в палец. Он лежал на сене, прижавшись к теплому боку, и соломинки казались огромными, потому что он сам был маленьким. Бальтазар.
Давид считывал сознание кролика. Теплый бок и удары сердца принадлежали матери-крольчихе.
Стуре подошел к Давиду и протянул руку.
— Я его, пожалуй, опять возьму, — сказал он. — Уж лучше так.
— Вы чего там? — спросил Магнус.
— Смотри...
Давид сделал знак Стуре, и все трое присели на корточки, образовав круг. Давид вытащил из кармана Бальтазара и протянул его Магнусу.
— Вот, — сказал он, — потрогай.
Магнус взял кролика, прижал его к груди и уставился прямо перед собой невидящим взглядом. Стуре оттянул лацкан пиджака, понюхал внутренний карман и поморщился. На светлой подкладке виднелись темные подтеки. Не прошло и минуты, как у Магнуса на глазах выступили слезы. Давид склонился над сыном:
— Ты чего? Что случилось?
Магнус посмотрел на Бальтазара влажными глазами:
— Он не хочет у меня жить. Он хочет жить с мамой.
Давид и Стуре переглянулись, и тесть произнес:
— Понятное дело. Только мама бы его все равно бросила.
— Как это — бросила? — не понял Магнус.
— А вот так. Чтобы он научился жить самостоятельно. Так что ему еще повезло, что теперь он будет жить с тобой.
Давид не знал, правду говорит тесть или нет, но на Магнуса это явно подействовало. Он крепче прижал Бальтазара к груди и заговорил с ним ласково, как с маленьким ребенком:
— Бедненький мой Бальтазарчик. Я буду тебе вместо мамы.
Как ни странно, кролика это как будто успокоило — он перестал вырываться и затих у Магнуса на руках. Стуре огляделся по сторонам.
— Давайте-ка я его все же спрячу.
Бальтазар снова очутился в кармане Стуре, и они продолжили поиски. Они отыскали нужный корпус по чистой случайности. «17 А-Г» — гласила табличка над подъездом.
За те несколько минут, пока они возились с кроликом, обстановка вокруг сильно изменилась — вдали раздавались звуки бьющегося стекла, хлопанье дверей и даже крики. Спешащие мимо люди прибавляли шаг и нервно оглядывались, а в воздухе нарастал какой-то странный звук, похожий на назойливое гудение комара.
— Что это? — спросил Стуре, посмотрев на небо.
— Не знаю, — ответил Давид.
Магнус склонил голову набок:
— Как будто какая-то огромная машина.
Определить природу звука было сложно, но в одном Магнус был прав: так мог звучать какой-нибудь агрегат, возможно даже компьютер. Это было похоже на высокочастотный гул гигантских вентиляторов.
Они вошли в подъезд.
Вместо привычных запахов готовящейся еды, пота и пыли, здесь пахло хлоркой. Вокруг все блестело, а на видавших виды дверях висели пластиковые таблички с именами новых жильцов, набранными трафаретом. Квартиры А и Б находились на первом этаже.
Они пошли вверх по лестнице, сияющей чистотой.
Магнус шел, как старичок, становясь двумя ногами на каждую ступеньку. Чувствуя его страх, Давид старался подстроиться под шаг сына. На лестничной площадке между первым и вторым этажами Магнус остановился и заявил:
— Я хочу взять Бальтазара.
Стуре протянул ему кролика, и Магнус прижал его к груди, так что наружу выглядывал лишь подрагивающий розовый носик. Последние несколько ступенек Магнус преодолевал с таким трудом, словно передвигался под водой.
Звонок не работал. Прежде чем постучать, Давид подергал ручку двери. Дверь оказалась открытой. Он вошел в пустой коридор, и Стуре с Магнусом последовали за ним.
— Есть кто дома?
В дверном проеме возник пожилой человек с вечерней газетой в руках, типичный сумасшедший профессор: низенький, худощавый, седые взлохмаченные брови, очки на носу. Давиду он сразу понравился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});