мужики, которые бьют врагов государства и Государя, «варвары» и «чернь», а как раз те представители «интеллигенции», которые в тяжёлый для Отечества час бьют ему в спину, одобряют и приветствуют теракты, служат интересам вполне определенного внешнего врага.
Как и в 1863 году, М. Катков оказался первым и единственным публицистом пошедшим «супротив» позиции «публики» в деле Засулич. Вся российская печать всех оттенков уже успела изъявить свои публичные восторги и «отважным поступком» Засулич и «благородным» решением присяжных. И вдруг — пощечина и со стороны «охотнорядцев», и со стороны Каткова. 6 апреля «Правительственный вестник» помещает информационное сообщение об инциденте, комментируя его выпиской из «Московских ведомостей»: «Это ответ русского простого народа на скандал избранной публики, бывший 31 марта в Санкт-Петербурге». Восторги либералов захлебнулись на полуслове и сменились выкриками ярости в адрес Каткова.
На возмущения в адрес «самосуда охотнорядцев» Катков язвительно напоминал либеральной печати её недавние восторги по поводу самосуда Засулич. И либералам приходилось оправдываться, что они и «против самосуда дикой черни», и «против самосуда револьвера». Настаивать, что интеллигенция совсем не против народа, и это лишь Катков натравливает народ на интеллигенцию. Была пущена дезинформация, что все события 3 апреля есть ни что иное как «провокация агентов Каткова» (Каткову вообще приписывалось влияние, сравнимое с влиянием спецслужбы). Наконец (как это знакомо!), охранителя пытались обвинять в «провоцировании революции»: «Понимаете ли Вы всю тяжесть ответственности, которую Вы несете, бунтуя народ?! Вы, столь подозрительный, во всяком образованном человеке видящий революционера, оказываетесь самым революционным из всех в данное время», — писалось в одном из полученных Катковым комментариев от анонима.
Понятное дело, что публицистика Каткова сама по себе не могла остановить и исцелить нараставшей общественной болезни. «Земля и Воля» начинает настоящую террористическую вакханалию по всей стране. Акты неповиновения, выстрелы в чиновников и губернаторов следуют один за другим.
Террор является фоном Берлинского конгресса, но не стихает и после этого — 4 августа 1878 года «землеволец» С. Степняк-Кравчинский убивает шефа жандармов Н. Мезенцева. Своё дело он обделал с величайшим хладнокровием. Когда ничего не подозревавший Мезенцев вышел на прогулку, Кравчинский пошел ему навстречу с кинжалом, завернутым в большой лист бумаги. Поравнявшись со своей жертвой, он чуть не до рукоятки воткнул кинжал и имел предусмотрительность даже повернуть eго во внутренностях убитого. Затем он вскочил в пролетку, ожидавшую его, и ускакал.
Не удивительно, что в итоге террорист оказался в Лондоне, где занялся литературной деятельностью. Кстати именно С. Кравчинский помог своей любовнице Этель Лилиан Войнич написать роман «Овод»; литературно беспомощная патетическая книга была возведена антироссийскими революционерами едва ли не до уровня мировой классики.
Однако вакханалия террора не была бы возможна без попустительства ей в верхах. Террористические акты и волнения использовались группой либеральных бюрократов как способ давления на императора. Великий князь Константин Николаевич, Д. А. Милютин, А. В. Головнин, А. А. Абаза, до некоторой степени П. В. Валуев пытались в качестве средства успокоения народа предложить ту или иную форму «дворянского представительства», то есть переход Самодержавия под бюрократически-олигархический контроль. Вместо полицейских мер и проектов по наведению порядка, императора Александра II, затравленного революционерами (которые в 1879 году устраивали взрывы и периодически палили по нему), заваливали проектами государственного переустройства.
Михаил Катков и «Московские ведомости» не щадили красок для характеристики либеральных бюрократов «со Станиславом на шее и фригийским колпаком на голове»: «Поглядишь на него с лица — генерал, человек, облеченный во власть; представитель установленного законного порядка; глянешь со стороны — радикал, перед которым Гамбетта[24] „мальчишка и щенок“… Этот слуга, облагодетельствованный правительством, будет доказывать вам, что „тут радикальные потребны измененья“», — писал Б. Маркевич.
Защищать Императора и жертв терроризма бюрократия попросту не собиралась. Один из корреспондентов Каткова пересказывал слова петербургского полицмейстера по поводу покушения на Императора под Москвой. Издеваясь над бессилием московской полиции, чиновник заявлял: «А впрочем, и мы сами ни за что не можем ручаться, если только в скором времени не будет дарована России конституция». При таком подходе к делу приходится удивляться не тому, что Александра II убили, а тому, что под градом покушений он прожил целых два года.
После убийства Н. Мезенцева в печати было категорически запрещено обсуждать следствие и розыск убийц. М. Катков, всегда игравший за гранью фола, обошел этот запрет изящным ходом — он сочинил воображаемый суд над террористами и зло высмеял нравы почтеннейшей публики, неизменно стремившейся осудить и заклеймить не убийц, а их жертв.
«Они [террористы] увидели бы себя на возвышении перед избранною публикою, восторженно и подобострастно устремившею взор на этих интересных молодых людей… Началось бы следствие над покойным генерал-адъютантом Мезенцевым, были бы вызваны свидетели, быть может из жандармской команды, для дачи показаний в оправдание, очищение и прославление мотивов, вооруживших против него карательную руку; тихонько прокралось бы бледное, себе не верящее слово обвинения, раздался бы трескучий дифирамб защиты; рукоплескание, всеобщее волнение, затаенное дыхание публики, оправдательный приговор присяжных, наконец, апофеоз с феерверком… Мы не сказку сказываем, это быль».
У М. Каткова был собственный кружок, достаточно влиятельный в правительственных делах. В него входили член Государственного совета К. П. Победоносцев, адъютант Великого князя Константина Николаевича генерал А. Киреев, управляющий II отделением князь С. Урусов, граф Г. Строганов, начальник цензурного управления Е. Феоктистов, товарищ государственного контролера Тертий Иванович Филиппов. Административной силой «катковской» партии был министр просвещения граф Д. А. Толстой.
Михаил Катков всеми силами старается организовать общественную кампанию и против террористов, и против конституционных проектов. Он настаивает на предельной жесткости спасительных мер: «Страх побеждается страхом. Пагубный страх перед темными силами может быть побежден только спасительным страхом перед законной властью», — пишет Катков 4 апреля 1879 года. А 6 апреля продолжает, что в России расползание зла остановит лишь: «Сосредоточение власти в одной сильной руке при полном согласии правительственных ведомств и подчинении всех раз и навсегда установленному и неуклонно исполняемому плану».
М. Катков энергичней всех отстаивает идею диктатуры, сосредоточения власти в руках надежного слуги государева, который со всей жесткостью усмирит крамолу. 9 февраля 1880 года М. Каткову сообщили — «свершилось по мысли вашей». Александр II решил создать Верховную распорядительную комиссию (ВРК) и поставить в её главе знаменитого генерала, героя кавказской и турецкой войн Михаила Тариэловича Лорис-Меликова.
Выбор оказался до крайности неудачным. М. ЛорисМеликов, несмотря на таланты военного и администратора, был сторонником «умеренного прогресса в рамках законности». Свою «диктатуру сердца» он воспринял не как долг по спасению жизни Государя и подавлению террористической сети, а как возможности провести очередные либеральные преобразования. Большую часть своего времени новый «диктатор» посвящал не собственно борьбе с революционерами, а попыткам понравиться публике и тем, якобы, выбить почву из-под ног революции.
Абсурдность этой идеи сейчас