Используя НАНОТЕХНОЛОГИЮ, героиня заставит каждую из 1003 выбранных ею снежинок поведать собственную историю: рождение, путешествие «туда» и «обратно»; таким образом возникает поэма, написанная самой природой «обо всем мире и для всего мира» (О.Гончарова, Тула). Или с помощью тех же технологий поэтесса заставит снежинки во время снегопада кристаллизоваться в нужных ей формах: при этом свет, проходя сквозь них, и будет формировать своего рода голографические символы (упомянутый героиней алфавит), «взывающие к архетипам Юнга» (О.Костенко, Санкт-Петербург).
II вариант
Подключив к климатической установке прибор ЗОМБИРОВАНИЯ, героиня заставит всех жителей города принять участие в своем хэппенинге, предложив им, наподобие Снежной Королевы, выкладывать из кусков льда (модифицированные снежинки) строки своего жуткого произведения (С.Владиков, Псков). Или же превратит горожан в замерзшие фигуры, которые будут изображать буквы в ее апокалиптической поэме (Д.Носков, Архангельск).
Ну а что же со вторым вопросом — «как отреагировали жители города?». Отчасти мы об этом уже упомянули: бежали, взорвали, воззвали к властям. А теперь обратимся к эксклюзивным вариантам.
I вариант
ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ. Жители города принялись лепить снеговиков и играть в снежки, демонстрируя героине свое полнейшее равнодушие и к суровым погодным условиям, и к зачинщице этого безобразия (М.Иванова, г. Глазов, Удмуртская Республика). Ну а можно поступить иначе — найти среди своих умельца или вундеркинда и «поставить прибор на реверс», то есть воссоздать в городе если не земной рай, то хотя бы Калифорнию (В.Лоськов, Москва).
II вариант
ПЕССИМИСТИЧЕСКИЙ. Что греха таить, жители просто линчуют взбалмошную бабу! (О.Костенко, Санкт-Петербург; Д.Дворкин, Тюмень) А может, сами заморозят ее в назидание потомкам (Е.Ухлин, Казань). Или уготовят ей еще более мучительный конец — «выкладывать из снежинок Конституцию Соединенных Штатов» (К.Волков, Новосибирск).
Предложения, нацеленные на разнообразное изничтожение поэтессы, по счастью, не были столь уж массовыми, однако не менее трети читателей рекомендовали заняться чем-то подобным. А теперь посмотрим, что об этой истории думает известный американский писатель, хорошо знакомый читателям «Если».
Роберт Рид
Поэтический снег
В течение многих лет она была их соседкой. И только. Она подпадала именно под эту категорию: одинокая женщина, питающая страсть к долгим прогулкам, приводившим ее в самые отдаленные уголки их маленького городка. Должно быть, за это время каждый житель успел узнать ее — по крайней мере, в лицо. Сначала она выглядела лет на тридцать, потом на сорок: миниатюрное костлявое создание с длинными черными, отливающими фиолетовым волосами, умными серыми глазами и римским носом. Лицо достаточно приятное, чтобы кое-кто из мужчин обратил на нее внимание, но не настолько привлекательное, чтобы местные женушки посчитали ее угрозой своему семейному счастью. В холодную погоду она носила мешковатые пальто и высокие сапоги, тем более, что в этих северных широтах зима частенько задерживается. Этот городок был одним из новых поселений, рожденных во время очень теплого века — община, возникшая посреди того, что было когда-то раскидистым хвойным лесом и торфяными болотами. Сто тысяч человек мигрировали с душного, перенаселенного юга, гонимые слухами о дешевизне земли и ностальгией по настоящим зимам. Теперь на месте леса вырос современный город — чистенький, живописный, выдержанный в едином стиле и, несмотря на некоторое архитектурное однообразие, на удивление красивый.
Семьи у женщины не было. Жила она в крошечном домике рядом с самым большим городским парком. И все же ее двор занимал несколько гектаров каменистой почвы, но, в отличие от остальных владельцев, она сохранила здесь островок хвойного леса. Одно это выделяло ее среди остальных обитателей. Даже если люди не узнавали ее, достаточно было упомянуть «Дом рождественских елей», и все понимали, о чем идет речь. Темные, голубовато-зеленые деревья, окруженные простым палисадником, не позволяли увидеть дом и его хозяйку даже с самого хитрого наблюдательного пункта.
И все-таки ближайшие соседи знали о ней намного больше остальных горожан, что казалось вполне естественным. Они, по крайней мере, видели женщину довольно часто и в определенное время, а кроме того, за все эти годы им не раз удавалось поговорить с ней. Впрочем, обычно она была неизменно любезна, улыбалась, болтала о пустяках и даже соглашалась отвечать на самые назойливые вопросы. Было известно, что зовут ее Бренда Лайлз и она человек искусства. Какого именно, оставалось тайной. Постепенно люди остановились на «поэтессе». Сама мисс Лайлз употребляла именно это слово, и никогда не разубеждала человека, воспользовавшегося им в ее присутствии. Но, в отличие от немногих местных поэтов, она не преподавала в городском колледже. Никто не знал ни названий ее произведений, ни псевдонима, под которым она печаталась. Некоторые намекали, что она просто чудачка, носящая звание поэта как своеобразный камуфляж. Но тут одна из ее ближайших соседок ухитрилась узнать нечто невероятное. Женщина действительно была поэтессой, вот только работала отнюдь не со старомодными словами. И все, что она создала с самого детства, так и не удостоилось чести появиться в печатных изданиях.
Соседка мисс Лайлз была пожилой женщиной, родом с Гаити и, прежде чем приехать сюда, жила в Орландо. Руби слыла человеком общительным, настойчивым (в некоторых случаях даже чересчур). Узнав о Бренде самую чуточку, она захотела вынюхать все. Одним летним днем под предлогом поисков сбежавшего кота — как позже выяснилось, несуществующего — старушка сумела проникнуть во двор и нашла поэтессу в необычайно разговорчивом настроении.
Женщины остановились на маленькой полянке посреди густых елей. Над ними раскинулся раздвижной экран, поглощавший большую часть солнечных лучей и использующий эту дешевую энергию, чтобы охлаждать воздух внизу, иначе ели просто сгорели бы и погибли. Бренда объясняла эту технологию в терминах, способных испугать любого поэта: абсолютно бездушные выражения, в которых упоминались фотоны, микроклимат и фотосинтез, а потом с нежностью, граничившей с истинной любовью, призналась:
— Это мои любимые деревья. Ели всегда умирают последними, прежде чем холод убьет все живое.
Руби подумала, что еще не встречала столь оригинального создания, но тут же решила не обращать внимания на некоторую неловкость. Поэты — люди необычные, со странностями.
Стараясь не забывать об этом, она изобразила широкую улыбку и участливо осведомилась:
— Вы сейчас работаете над чем-то новым?
— Как всегда, — весело бросила поэтесса.
«Над чем именно?» — едва не спросила старушка, но все же сдержалась, вынудив себя сохранять терпеливое молчание.
И уловка сработала.
Поэтессу вдруг прорвало. Годы тяжкого, изнурительного труда вылились в несколько решительно непоэтичных фраз.
— Я использую нанотехнологические методики, чтобы написать эпическую поэму на непостоянном субстрате. Пока что моя работа существует только в компьютере, но позже я использую лед в качестве материала. Вернее, чтобы быть уже совсем точной, не лед, а снег.
— Снег? — пробормотала соседка.
Услышав это слово из уст постороннего человека, поэтесса улыбнулась. И отвечая на вопрос, задать который собеседнице в голову бы не пришло, добавила:
— Сама жизнь непостоянна — в точности как искусство. Все это временное состояние. Так почему бы с радостью не приветствовать само понятие временного?
И что, спрашивается, все это означает, черт побери?
Еще один вопрос, который мог быть задан, но не был, повис в воздухе. И никто не подумал его задать: ни пожилая сплетница с воображаемым котом, ни те, с кем Бренда говорила в последующие недели и месяцы. Ближайшие соседи откровенно веселились. Немногих одолевало любопытство. Но любопытство улеглось, и всю следующую зиму, весну и долгое северное лето Бренда Лайлз снова стала не более чем привычной фигурой, бредущей по городу. И с каждым днем ее стареющее лицо становилось все более отчужденным. Более сосредоточенным. Более страстным.
Лето заканчивалось, а вместе с ним растаяла и замкнутость Бренды. Она вдруг снова заулыбалась и, гуляя по улицам, тихо разговаривала сама с собой спокойным решительным тоном, что заставляло усомниться в ее здравом рассудке.
Осенью местная новостная монополия получила голографическую брошюру вместе с написанной от руки запиской. Записку прислал нанопредприниматель, известный своим пристрастием к изящным искусствам.
«Она одна из ваших, — писал он мелким, неартистичным почерком. — Возможно, вы захотите сделать о ней короткую программу перед главным событием».